— Тут еще сно-осно, — вытянул парень, — тут еще можно кантоваться... Есть, папаша, и похуже дорожки.

Был он взъерошен и какой-то цветной: вьющиеся мелкими колечками волосы темны, брови немного посветлее, срыжа, а усы совсем светлые, соломенные. Глаза пыткие, бойкие. Открытое, беззаботное по молодости лицо.

— Что же вы себе хороших дорог не делаете?

— А зачем нам они? Мы сегодня в одном месте, завтра — в другом. Везде за собой бетонки не потянешь, с пупа сорвешь.

— Вот-вот... вы сегодня тут, завтра там, а после вас хоть трава не расти.

— Чего такой сердитый, папаша?.. Мы-то здесь при чем? Нам дадут указания, мы что угодно проложим. Только едва ли дадут. У нас бурить некому, не то что...

— Опять людей не хватает?

— У нас даже на кое-какие буровые из других нефтяных районов вахту привозят. Из Башкирии, из Поволжья. За пятьсот — шестьсот километров вертолет гоняют. А ты, папаша, о дорогах... Было бы просто, ваш бы колхоз давно своими занялся.

Эк ведь как уел. Знает, что говорить. Дошлые они нынче, за словом в карман не лезут.

— Муку, что ли, везешь своим?

— Не-ет, — засмеялся парень. — Цемент — наша мука. Без цемента на буровой ни шагу нельзя. У нас его склады целые.

— И пропадает, поди?.. Как удобрения у нас.

— Бывает, папаша. Все бывает...

Парень некоторое время молчал, закостенев скулами, вспомнил, видно, что-то не очень приятное. Но это настроение у него быстро прошло.

— Ты, случайно, не лесник, папаша?

— Одним разве лесникам тошно от вас?

— Почему же... и нам самим тошно бывает. Я, например, тоже люблю лес. Мне тоже глядеть иногда больно.

— Больно, а свое делаешь.

— Обстоятельства жизни, папаша, сильнее нас, — изрек наставительно парень. — От нефти никто не откажется, тут экономика, государственная мощь, престиж. Без нефти, как говорится, и ни туды и ни сюды. Нефть — это кровь техники, жратва ее...

В просторной кабине жестко подкидывало, удушливо пахло отработанным горючим, хоть оба боковых стекла и были опущены. Во всю мощь, заглушая разговор, выл двигатель.

— Я тоже люблю с ружьишком побегать! — вновь начал парень. — Вот похолоднее станет, с собой буду брать, когда косачишки на березах появятся. Близко совсем, на машине-то, подпускают. А то, может, и волка подстрелю. Я в прошлый год чуть не догнал одного, чуть не жеманул колесами... Свернул в последний момент, черт лобастый.

Парень опять почему-то замолчал, затянул сквозь зубы какой-то однообразный мотивчик.

— Из деревни небось?

— Ясное дело, — нисколько не смутился парень. — Давненько уже оттуда, до армии еще удрал. Где нас только нет, деревенских...

— Подумал бы, прежде чем удирать. И другие бы хорошенько подумали... Сейчас бы, глядишь, и хлебушек исправнее убирали, и нефть бы целей была, на дольше б хватило. Может, не так бы вы ее бешено черпали, не травили бы все вокруг.

— Обстоятельства, папаша... обстоятельства жизни.

— Одно свое затеял. Побольше за себя отвечай, а не ссылайся на кого-то... Стой! Приехали, кажется.

Машина остановилась перед дорожной развилкой.

— Там у вас что сейчас? — махнул Игнатий на крутой поворот вправо.

— Куст там.

— Куст еще какой-то! — буркнул Игнатий.

— Куст номер тридцать... четыре качалки. А буровая вон дальше переместилась.

— Вижу, куда переместилась.

Игнатий неторопливо высвободился из кабины, оглядывался, соображал, как ему проще на вырубку попасть. До нее уже недалеко было, каких-нибудь полверсты.

— Хоть бы, папаша, спасибо сказал.

Игнатий спохватился, с издевочкой, низенько так поклонился водителю:

— Спасибички вам пребольшое! За дорожки, за Плутаиху... За все спасибички.

Парень покрутил у виска пальцем и поехал дальше.

«Здесь где-то должен быть лесовозный волок, — вспоминал Игнатий. — На него надо и править, не зарос, поди, вовсе-то?»

Волок он нашел совсем близко от дороги. Волок затягивался мелким липняком и осинником, но только с краев. В центре сохранился еще узкий прогал, колейка из гниющей древесной трухи. Идти по ней мягко, легко. До самой бы вырубки так шагать. Ветер приятно холодил разгоряченное в жаркой кабине лицо. С чистого, выветренного неба тоже лилась на землю прохлада и свежесть. Осинник хлопко трепетал оставшимися яркими листьями.

Вдруг впереди, там, где была вырубка, взвился высоко, как от сильного взрыва, прямо черный столб дыма. Столб этот тут же как бы осел, растекся у основания пышными клубами, как бы подперся ими, а через минуту уже утонул, исчез в тех разросшихся, разбухших клубах, еще через минуту все небо начала заслонять огромная чадная тучная гора, с которой и ветер-то не сразу справился, лишь помаленьку-помаленьку стронул ее, поволок тяжело в сторону.

Вот, пожалуйста, жгут эту самую нефть, которую с таким трудом добывают. В деревне про это говорят: «Опять нефтяники небо коптят, мало им землю портить». Такие дымы теперь часто вырастают над лесом.