А вот другие следствия изменения этнического состава городов — тюркский язык жителей городов или тех тюрков, кто с ними постоянно общается, Махмуд называет «порченным». Тут же следует объяснение — хотя тюрки и возобладали среди населения городов Кашгарии и Семиречья, вместе с ними там жили согдаки и кенчжеки, аргу и хотанцы, тибетцы и тангуты. Груз культурных и исторических традиций был в городах слишком велик, и Махмуд не без грусти свидетельствует, что лишь те из тюрков, кто ведет прежний кочевой образ жизни, не общается постоянно с горожанами, сохраняют самый чистый и правильный язык.

Особое место в Караханидском государстве Махмуд отводит согдийцам, первым носителям среднеазиатской городской культуры в некогда исконных областях кочевого быта. В городах Семиречья, прежде всего в крупнейших из них — Баласагуне и Таразе — согдийский язык, по свидетельству Махмуда, столь же распространен, как и тюркский. Археологи давно установили, что согдийское заселение Семиречья началось за 700–800 лет до времени Махмуда. Однако только его «Словарь» фиксирует сохранение согдийского языка и культуры в Семиречье XI в., в то время как у себя на родине, в Самарканде и Бухаре, согдийцы утратили свой язык под натиском дари (фарси), а их культура оказалась ассимилированной общемусульманской образованностью халифата. Теперь получены новые документальные подтверждения точности и надежности информации Махмуда, расширяющие наши сведения о культурном воздействии согдийцев на тюрков и уйгуров караханидской эпохи. На территории Кыргызстана, невдалеке от Таласа, в ущелье Терексей, еще в начале века были обнаружены наскальные курсивные надписи. Ныне установлено, что надписи эти — посетительская эпиграфия караханидских князей X в. (одного из них звали Кюль-Тегин Алп-Тархан), написаны они по-согдийски, а датированы эрой Йездигерда [7] . Другой документ конца X — начала XI вв. — ярлык (ханское послание, грамота) уйгурским письмом из Восточного Туркестана. В нем упомянуты два пленника-согдийца и при этом добавлено, что переписка между тюркскими князьями о судьбе пленников велась первоначально на согдийском языке.

Долгое время споры о том, какой же из племенных языков Караханидского государства был родным языком Махмуда. Обычно эти споры сводятся к попыткам этнической атрибуции Караханидов. В.В. Бартольд, как бы предвосхищая критику столь узкой постановки вопроса, еще в 1926 г. писал: «Караханиды называли себя только турками и домом Афрасиаба; ни одна из существовавших турецких народностей не имела в их государстве преобладания и ни один источник не говорил, из какой народности вышла сама династия» [Бартольд, V, с. 93]. Означает ли сказанное В.В. Бартольдом полную детрибализацию (т. е. утрату племенной структуры) караханидского общества и усвоения им не племенной, а какой-то иной государственно-правовой традиции? «Диван» Махмуда свидетельствует, что племена не исчезли, племенное деление сохраняло вполне реальное значение, хотя территориально разбросанные и раздробленные на группировки племена уже не представляли собой некоего политического единства или культурно-идеологической общности, если говорить о каждом из них в отдельности. В самом деле, что общего, кроме происхождения, было у двух групп чигилей, одна из которых названа в «Диване» «племенем кочевников», а о другой говорится как о жителях города близ Тараза, поселившихся там в столь незапамятные времена, что Махмуд приписывает постройку их города Искандеру Зу-л-Карнайну (т. е. Александру Македонскому). Вместе с тем, Махмуд отмечает и другую тенденцию: он противопоставляет государственный язык, который называет «хаканийским», другим племенным языкам, противопоставляет «речь тюрок» речи туркмен, огузов, чигилей, ягма, кыргызов.

Словарю Махмуда свойственна одна любопытная и пока еще не отмеченная особенность. В то время, как лингвистический и фольклорный материал, содержащийся там, относится в основном к территории государства Караханидов, сколько-нибудь существенная информация, имевшая тогда политическое значение, касается только огузов. Махмуд сам объясняет эту особенность. Тюрки, по его словам, живут от Мачина (т. е. Китая) до Рума (т. е. Византии); их двадцать племен, а что касается более мелких подразделений, то число их, как замечает Махмуд, «знает лишь Аллах». «Я описал, — продолжает Махмуд, — только племена, а родовые деления оставил без внимания. Однако, я записал даже мелкие родовые деления огузов, а также тамги, которые они ставят на свой скот, потому что в знании всего этого есть нужда у людей».

Какая же «людская нужда» заставила Махмуда сделать для огузов исключение и подробно описать их в «Диване»? За тридцать лет до начала работы над «Словарем» огузские племена, покинувшие приаральские степи, под предводительством вождей из рода кынык и семьи Сельджука, вторглись в Хорасан и разгромили армию газневидского султана Мас’уда под Денданаканом. Так было положено начало Сельджукской империи. В 1055 г., в то время, как Махмуд только начинал свои скитания, огузская армия Тогрул-бека вступила в Багдад. Багдадские халифы, пожаловавшие Сельджукидам титул «султанов ислама», попали под их политический контроль. За год до начала Махмудом той редакции «Дивана», которую он посвятил халифу Муктади, в 1071 г. султан Алп-Арслан нанес поражение византийской армии Романа Диогена и открыл дорогу тюркскому завоеванию Анатолии. И только через двадцать лет после этого, султан Меликшах обращается на восток, доходит до Ферганы и в Узгенде принимает выражение покорности караханидского владетеля Кашгара. Нет оснований полагать, что Махмуд дожил до этого последнего события и, уж во всяком случае, оно не могло отразиться на содержании «Дивана».

А это означает, что его подробная информация об огузах и его совет овладевать их языком были обращены не к жителям Ферганы или Мавераннахра, не к хорасанцам, где огузов и без того хорошо знали, а к тем, читавшим по-арабски людям, для которых тюрки-сельджуки были еще мало знакомы и которым предстояло приспособиться к жизни под их властью, в постоянном контакте с сельджукским войском, состоявшим из ополчения огузских племен. Этими людьми было прежде всего население Ирака и Сирии, и писать с учетом их нужды Махмуд мог, только поселившись там вскоре после сельджукского завоевания. Именно тогда родо-племенной партикуляризм еще остро чувствовался при разделе и осуществлении власти над вновь завоеванными землями, и информация Махмуда о родовом делении огузов была особенно ценной.

Чингиз-хан, Джучи, Урус-хан, Тауке… Временные отрезки нарезаются в историческом прошлом Казахстана по именам династов, правителей. И это не прихоть автора настоящих строк. Так у мусульманских ученых, чьи сочинения служат нам основным источником по истории Казахстана периода средневековья. Поскольку данная книга адресована разным по уровню знаний читателям, представляется целесообразным начать эту главу с экскурса и попытаться изложить вкратце особенности средневекового восприятия истории.

Внешне, утверждается в трудах мусульманских авторов, история состоит из записи и расположения в определенном порядке сообщений о различных событиях и происшествиях. Однако сами по себе последние занимают подчиненное положение. В центре внимания историка находятся, как правило, люди, и исторические события излагаются как часть биографии исторических деятелей. Считалось, что все слои общества участвуют в истории, но роли распределены по-разному. Мусульманские историки делят своих персонажей на несколько категорий. Приводим эти категории, сохраняя ту последовательность перечисления персонажей исторических сочинений, которая дана в сочинении автора XV в. Захир ад-Дина Мараши.