— Сережа! — командует Софья Марковна. — Налей Ксене вина.

— Ксеня, положить вам редиски? — спрашивает Сережа.

— А Ксене разрешает мама пить вино? — спрашивает Таня.

А полная дама подбадривает:

— Вы кушайте, кушайте, Ксеня. Накладывайте себе салату.

Ксеня держится прямо, как струночка.

— Нет, вы посмотрите, — говорит Софья Марковна режиссеру, но так, что всем слышно, — вы посмотрите, как она ест!

Ксеня заливается краской.

Как она ест? Очень просто. Ест, как всегда.

А вот гудит за спиной знакомый голос. Ксеня оглядывается — через несколько столиков от нее стоит черный монах. И с ним еще какие-то люди. А среди них — вот неожиданность! — Ксенин отец. Все держат в руках стаканы. Отец разливает пиво.

Ксеня прячет лицо, наклоняется над столом.

— Я бы на месте Ветрова в такую жару не поехал, — говорит Сережа.

— К счастью, — замечает Таня, — в нашей группе все на своих местах.

Сережа улыбается:

— Хотите уколоть, сударыня? Глупо.

— Не ссорьтесь, дети! — говорит Софья Марковна. — Ветров, конечно, приедет. Надо-знать Ветрова!

Только бы он не подошел сейчас, Ксенин отец!

Через минуту она, как бы невзначай, оглядывается. Ни монаха, ни отца возле столика уже нет.

После обеда ее приглашают в гости. Сережа приглашает. Софья Марковна приглашает. А Таня молчит.

Нет, Ксеня не пойдет. Через полчаса она явится на площадь. А сейчас у нее важное дело. Если бы не дело, тогда, пожалуй. Но и то, как знать…

Нужно ей повидать отца. Обсудить положение. Пусть он за нее дома поагитирует. Правда, из отца агитатор плохой. Плохой, прямо-таки никудышный. Ну, а так-то Ксеня в своем красном сарафане и вовсе одна.

По пути ей встречается почтальон. Несет обеденную почту, сумка полная. Улыбается Ксене, как своей.

— Здравствуйте, — говорит, — видел, видел. С успехом. Очень рад за вас. А про Калаушина сказали?

— Про какого? — вспоминает Ксеня. — Ах, нет!..

— Вы скажите им, — говорит почтальон строго, — они не знают. Могут выйти недоразумения.

— Хорошо, хорошо, — торопится от него Ксеня.

Почтальон загибает пальцы:

— Значит, был Сизов, был Касперов и был… значит, Розенкамп…

А вот и отец. Сидит на траве в парке. Перед ним на коленях черный монах. Тут же и сивый, — подложив под голову руки, спит под кустом.

Отец улыбается, слушает монаха. Тот трясет бородой, разводит руками.

Ксеня подходит ближе. Что за разговоры у отца с монахами, что за дела?

— Ты подожди, — говорит монах отцу, — я ведь не шучу, Данилыч. Ты что, сомневаешься, что ли?

— Да вот как-то мне сомнительно… — улыбается отец и чешет затылок.

— Да полно тебе, никто и не заметит подмены, вот тебе крест!

На что ж это они его подбивают? На подмену какую-то. Ксеня говорит:

— Отец, я к тебе.

— А-а, так это дочь твоя!.. — басит монах, поднимаясь с колен. — Ах, хороша, Данилыч, как хороша!

— Ишь, нарядили, — говорит отец. — Дома-то я был, Ксеня. Мать содомится. Деньги она потеряла, — объясняет он монаху, — нехорошо.

— Так вышло, отец… — шепчет Ксеня.

— Слышали мы, слышали, — говорит монах. — Хозяйка ваша шум на всю площадь утром подняла.

Ксеня отворачивается. Жалко ей мать, как вспомнит она про утреннее ее унижение.

Монах говорит:

— А хозяйка-то у вас скупа-а…

— Да ты не думай об них, не думай! — начинает суетиться отец. — Эка невидаль, деньги!.. Раздобудем! Слышь, Ксеня, очнись!

— Тем паче, Данилыч, тем паче, — гудит монах. — Ведь заработаешь. Теперь-то согласен?

— Ты иди, Ксеня, иди, — смущенно говорит отец.

«Иди», — говорит он Ксене. А она не только что идет, а бежит.

Бежит по чистой, красивой улице, торопится. Подгоняют ее волнение и страх.

Ну что это они там задумали? Ну, как же им, монахам, не совестно. Отыскали-таки в городе самого слабого человека. Ведь его уговорить ничего не стоит. Он им что хочешь отдаст.

Только куда ж это она бежит? Не искать ли Сережу?

А вот навстречу идет Толик!

— Ксеня!..

— А, Толик!..

Ксеня покраснела. Рада или не рада — не разберешь.