— Ветров-то кто? — удивилась цыганка. — Ветров — постановщик. Ветров — душечка. Ветров — народный артист.

Туда и обратно. Туда и обратно…

Жарко. Душно.

Над Ксеней вдруг сгустилась мгла. Потемнело солнце.

Сережа перед ней на одном колене стоит.

— Ксеня, вы приехали, счастье мое!..

— Приехала… Что же вы тогда-то…

— Да тогда не в счет!..

— Бежим скорей к Софье Марковне! Мы ведь с Софьей Марковной всё ждем вас и ждем!

— Да я ведь еще не целованная.

— Да там и поцелуемся, скорее бежим!

— А Толик как же?

— Ах, Толик, что ж Толик, если мы здесь! Вот наденем на вас сарафан и к Ветрову в гости пойдем! А то к монаху! Помните монаха?

— На-ко, дочь моя, пригуби…

Ксеня открыла глаза. Увидела черную бороду. Руку с чашкой и браслетом на запястье. Цыганское монисто.

— Да ты выпей, выпей, — прогудел монах.

— Ты попей, милая, — сказала цыганка. — Это чай из самовара.

Нищие сказали:

— Ей бы на ветерок.

Подошла Софья Марковна:

— Что, голубушка моя, что, золотко? Утомилась?

— Голова закружилась, — улыбнулась Ксеня.

— Это жара чертова. С ума можно сойти от этой жары.

— Пусть погуляет, — сказала цыганка.

Софья Марковна погладила Ксеню.

— Погуляй, Ксенюшка, скоро обед.

Далеко в сарафане идти страшно. Еще знакомых по дороге встретишь. Лучше поближе к площади держаться.

Ксеня пошла в городской сквер.

Вымыла лицо в фонтане. Нашла тень и уселась на скамейку. И подумала: «Вот теперь я ни там, ни здесь».

Подошел мальчишка-пузан в майке с дохлой рыбкой на прутике. Постоял, поглядел на Ксеню да так с повернутой головой дальше пошел.

Аптекарская жена провезла коляску. Она, слава богу, книжку читала, так что на Ксеню и головы не подняла.

Два туриста мимоходом на Ксеню взглянули, а потом поодаль остановились, в ее сторону стали смотреть. Вот прицелились кинокамерой, пошли в наступление.

Господи, когда это кончится, тут кино, там кино.

Вдруг подбежали две девочки из ее класса, Зина и Люся.

— А мы видели! А мы видели!

— Ох, Ксенька, как тебе повезло!

— А вы не на практике? — удивилась Ксеня.

— Что мы, дурее тебя? — сказала Зина. — С утра стоим. Думали, на съемку возьмут.

— А я и не думала.

— Ах, она не думала!

— Я пять рублей потеряла, — сказала Ксеня.

Люся подскочила на скамейке:

— Да я бы десять отдала!

— Ну-ка встань, Ксенька, — попросила Зина, — дай на сарафан поглядеть.

— А что тебе Сережа говорил?

— Ох, тебе идет. Цвет хороший.

— А Сережа твой прелесть! Главный герой! Только мне кажется, он в Таню влюблен.

— Конечно! — сказала Зина. — У них всегда так: главный герой и главная героиня влюблены.

— Ох, а Таня-то хороша!

— Ах, перестань! Тощая, как селедка!

Ох, ах, а смысла-то и нет. И сарафан, и Сережа, и Таня, и среда в седьмую пятницу, а смысла-то и нет.

Сережа. Вот он и идет, Сережа. Идет с Таней, с режиссером. На съемках обед. Идет по скверу, цилиндр под мышкой, размахивает рукой.

А за ними целая толпа актеров. На соседних дорожках зрители.

Увидит или не увидит?

Увидел.

— А, Ксеня, пойдем к нам!

Куда это к вам? Не ходи.

Не пойдет она. Куда это она пойдет.

— Пойдем, пойдем, — зовет и Софья Марковна.

Нет, Ксеня тут посидит. Домой ей идти не велено. В гости — совестно. Стало быть, здесь надо сидеть. Разве только пойти на речку. На пустын бережок.

— Ты Аленушка? — спрашивает пузан с дохлой рыбкой.

— Нет, я Марфута.

— А из какой это сказки?

— Из другой. Ты чего рыбку-то дохлую носишь?

— Это Сенька поймал.

— Выброси!

— Я ее в речку пущу погулять.

Пузан сел на камешек.

— Ну, рассказывай.

— Давным-давно, в нашем городе…

— А не в некотором царстве?

— Наш город и есть некоторое царство. Не перебивай. Давным-давно в нашем городе жил разбойник. Он был очень сильный, но слепой. У него была большая-пребольшая дубина, и он этой дубиной все на свете крушил. Убивал всех, кто под руку попадется. И больших и малых, и добрых и злых. Без разбора. Ему было все равно. Ведь он был слепой. Каждый день разрушал семь домов и убивал двадцать семь человек. И вот однажды в городе осталась одна Марфута.