— А вы в монастыре были? — спрашивает Ксеня.

— Не был.

— И близко не подходили?

— Не подходил.

Ксеня улыбается.

Чему улыбаться. Толик-то внизу один.

А весной она была в монастыре с Толиком. Березы голые стояли на мокрой земле. Грачи кричали, налаживали гнезда. Возле стены трава зеленела — прошлогодняя или новая. А по канавам еще лежал снег. Монастырские башни нагрелись на солнце.

Ксеня с Толиком просовывали головы в разбитые окна и кричали.

Он:

— Ксе-ня!

Она:

— То-лик!

Он ей руки грел своими руками. Потом шарф свой поверх ее воротника завязал.

А под конец написал карандашом на стене возле амбразуры: «Ксеня и Толя. Восемнадцатое апреля».

Вот какой это был день.

А Сережа рядом о чем-то говорит.

— Что? — спрашивает Ксеня.

— Я говорю, вечерком сводите монастырь посмотреть?

Ксеня качает головой:

— Нет…

«Я гадкая, — думает Ксеня. — Что это я затеяла? Зачем нарядилась? Зачем иду с ним? Ведь все видят. Как же я теперь буду здесь жить?»

— До свиданья, — говорит Ксеня в третий раз. Мне туда.

— Куда?

— На колокольню.

— Зачем?

— Отец там работает, — говорит Ксеня. А сама ведь ждет.

— Звонарем?

— Нет, слесарем. Куранты чинит.

— Ксеня, — говорит Сережа и падает на колено. — Марфута — воеводская дочь, возьмите!

— Да что вам там делать-то? — спрашивает Ксеня.

— Да никогда не был на колокольне, понимаете? И вряд ли когда доведется.

Ксеня колеблется.

— Ну, хорошо, идемте, — говорит она. — Только быстрее. У меня там дело.

А сама рада. Вот ведь какой сюрприз.

Колокольня уходит в небо в два яруса. Выше только птицы летают. А там уж и облака.

А внизу двор, мощенный белыми плитами. Между ними пробивается зеленая травка. Здесь пробьется, там пробьется. Сама по себе растет.

Смотри, Ксеня, может, походить понизу, не заноситься так высоко?

— Вот сюда, — говорит Ксеня. — Осторожно, тут начинается лестница.

Под сводами после солнца прохладно и темно.

— Иду, иду, — говорит Сережа. — Где вы тут? Дайте-ка руку.

Ой, Ксеня, не давай руки!

— Вот я! Осторожно, тут поворот, — говорит Ксеня.

Руку-то она ему отдала. Ну, бог с ней, с рукой. Ведь не навеки. Подержит и обратно отдаст.

Вот уже и светлеет. Полукружьем окна.

— Пришли, что ли? — спрашивает Сережа.

— Да нет, первый ярус. Куранты-то на втором.

С первого яруса двор как на ладони. По двору ходят туристы. Кто фотографирует друг дружку, кто книжку листает, кто рисует, забившись в тень.

— Благодать! — говорит Сережа и вздыхает. А руку не отдает.

Отдай руку-то! Чего вцепился? Ксеня, потяни!

— Выше, выше! — говорит Ксеня и тянет Сережу.

И снова они в темноте.

— Поворот! — говорит Ксеня. — Еще поворот!

Вдруг голуби вспорхнули, забили крыльями.

— И еще поворот! — говорит Сережа. И поворачивает Ксеню к себе.

— Ну уж это вы… — говорит Ксеня.

Да оттолкни ты его, оттолкни!

«Не смейте!» — хочет сказать Ксеня.

Но он уж и слово смял своими губами. Ах ты, какая оказия! Да ты беги, беги!

Ксеня вырвалась и побежала. Но не вниз, а вверх, по лестнице.

Выбежала на светлый ярус, на солнечный луч.

Где же отец?

На полу газета с недоеденными огурцами. На дощечке углем написано: «Обед».

Сережа за спиной говорит:

— Послушайте, Ксеня…

А она и не слушает.

Обернулась, взялась за веревки:

— Если тронете, ударю в колокола.

А со второго яруса видны купола. Вот они, синие, стоят перед глазами. Ласточки парят между ними. А дальше — желтые равнины, редкие деревеньки, прозрачные рощицы и снова поля.

— Ах, — говорит Сережа, — как хорошо! Хотел бы я жить на этой колокольне.

— Ну и живите, — говорит Ксеня. А сама глазами улыбается.

Полно улыбаться-то, ты улыбаться еще погоди.

— Ксеня! Не сердитесь, — говорит Сережа. — Мне самому мерзко. Отпустите веревки.

Ну уж небось схватишь, если нужно будет, отпусти.

— Плохо вы поступили, — говорит Ксеня. — А теперь дайте дорогу.

— Куда вы, Ксеня, постоим еще!

А она уж из гулкой темноты кричит:

— Нет!..