Моя младшая сестра Маруся успела эвакуироваться, о ее судьбе, естественно, в семье не знали, а вот у старшей сестры, Груни, муж погиб на фронте, она осталась одна с тремя детишками, старшему из которых только-только исполнилось двенадцать.

– Как будем жить?
– убивалась Груня.- Как их подыму?..

На следующий день отец и мать решили собрать родню, чтобы отпраздновать нашу встречу, отыскали у кого-то упрятанного от реквизиции боровка. Заколоть боровка никто из собравшихся не брался, попросили пристрелить его, но рука не поднялась стрелять в животное.

– Отец, позови Петра!
– сказала мать.

Я не обратил внимания на ее слова, мало ли Петров на свете,- и окаменел, увидев входящего во двор соседа Петра Зуйко с австрийским штыком в руках. О, как хорошо помнил я этот штык! Пьяный Петр, распаленный кулаками, занес его надо мной, комсомольцем и селькором, четырнадцать лет назад!

Видно, и Зуйко вспомнил прошлое, сдернул фуражку:

– Николай Федорович, прости мне, старому дураку, не держи зла! Сними грех с души!

Он выпрямился, прямо взглянул на меня выцветшими, в красноватых веках глазами. Я молчал, не в силах опомниться. Зуйко истолковал мое молчание по-своему, плюхнулся на колени.

– Ради бога...

Я подхватил соседа под мышки.

– Дядя Петр! Да вы что? Какое зло? Да все забыто-перезабыто!

Зуйко слабо кивал:

– Щыро дякую! Дай тебе бог долго-долго жить!

Тут я опомнился и, чтобы покончить с возникшей неловкостью, пошутил:

– Ну, и хороши же вы, дядько! Пришли с миром, а штык прихватить не забыли! Обороняться думали?

И Петр Зуйко понял шутку, улыбнулся, подмигнул:

– Да нет! Нападать! На того вот "врага"!
– и ткнул штыком в сторону кабана...

В сутках только двадцать четыре часа. Настала минута прощания. Минута, тяжелая для всех, особенно для матери.

– Береги...- начала мама, и не договорила, припала к моему плечу.

Делая круг над хутором, я видел, что отец мне машет, а мама поникла, как иссушенная зноем былинка.

...В условиях стремительного продвижения наших наземных войск чрезвычайно важное значение приобретала воздушная разведка. Командованию фронта требовалось знать, в каком направлении отходит противник, где пытается организовать оборону, подходят ли к нему резервы, откуда и какие. От нас требовали обнаруживать скопления фашистских войск и техники, своевременно сообщать о них, чтобы с наибольшим эффектом использовать штурмовую и бомбардировочную авиацию. В сентябре летчики нашей дивизии летали в основном на разведку и на сопровождение штурмовиков. Естественно, число сбитых вражеских самолетов уменьшилось. Например, 611-й ИАП сбил всего три самолета. Немного больше сбил только 821-й полк, вооруженный "спитфайрами", поскольку в разведке он не участвовал. Но беда была с этим полком! Весь боевой путь, пройденный им от Шахт до полевого аэродрома в Чапаевке,- кстати, самого лучшего, какой удалось найти в сентябре,- весь этот путь был "усеян" английскими истребителями, совершившими вынужденные посадки с оборвавшимися шатунами. В Чапаевке при первом же взлете вышли из строя еще три.

Полковник Кудряшов направил меня к майору Чалову, чтобы решить вопрос о возможности дальнейшего использования "спитфайров". В Чапаевке я совершил на двух самолетах контрольные полеты. Двигатели тянули плохо.

Возвратившись в штадив, я дал однозначное заключение: дальнейшее использование "спитфайров" без замены моторов на новые невозможно. С этим заключением согласились, 821-й был выведен из боев и направлен на перевооружение.

Впрочем, вернемся к прерванному рассказу о воздушной разведке.

7 сентября группа из четырех "яков" 611-го ИАП обнаружила на дорогах Волноваха - Чердаклы и Володарское - Мариуполь, на железнодорожных станциях Кичиксу и Кальчик и на разъезде Тавле скопления боевой техники, автомашин и живой силы врага. Вызванные по радио полки 206-й ШАД уничтожили указанные цели.

8 период с 18 по 20 сентября четыре группы "яков" того же 611-го ИАП вели непрерывную разведку механизированных войск и артиллерии противника в районах Новониколаевка, Большой Токмак, Бердянск, а штурмовики 7-го ШАК непрерывно уничтожали танки, самоходки, грузовики, пушки и минометы отходящего врага.

Особенно отличился во второй половине сентября старший лейтенант М. Ф. Батаров. Западнее Новобогдановки он обнаружил основную на данном участке фронта танковую группировку гитлеровцев и вывел на нее штурмовики. За исключительную ценность доставленных разведывательных данных и проявленное мужество Батаров был представлен к очередной боевой награде.

Слава, как известно, налагает на человека нелегкую обязанность оставаться достойным ее. Легла такая обязанность и на Батарова. До конца войны разведку в особо сложных условиях командование старалось поручать ему. И не только разведку. Случалось, едва успев приземлить самолет, Батаров получал приказ лидировать штурмовики на обнаруженные им, но тщательно замаскированные цели. И старший лейтенант снова поднимал в воздух безотказный "як".

Не помню случая, чтобы Батаров выражал недовольство чем-либо. В памяти моей этот колхозный парнишка из-под Горького, круглолицый, по-волжски окающий, остался вечно улыбающимся, не теряющим чувства юмора даже в печальных обстоятельствах. Однажды Михаила Федоровича ранило, самолет его не загорелся и не упал только чудом, но Батаров доложил о случившемся с обычной улыбкой до ушей и весьма своеобразно:

– Собаки фрицы! Только вчера кожанку получил, даже ее не пощадили!

Медлительный, ходивший вразвалочку, словно ему доставляло огромное удовольствие твердо ставить на землю ноги, любитель плотно поесть ("В детстве-то разве досыта ели?" - серьезно спрашивал он подтрунивающих), Батаров был исключительно спокойным человеком и хорошим воспитателем подчиненных. Юмор его, правда, не всегда был безобидным. С крестьянской наблюдательностью умел он дать плохому летчику такую меткую кличку, что тому оставалось либо избавиться от недостатка, либо просить о переводе в другой полк.