Когда вчера решили, что ему лучше перебраться ко мне (честно признаться, я себя не слишком уверенно чувствовала после того, как он проник в дом, обогнув и камеры, и забор, и входную дверь), он сразу именно в гостиной и решил обосноваться и еще спрашивал долго, не будет ли меня смущать его присутствие в доме.

— Но мы же партнеры, Рэй, а не потенциальные любовники, верно? — напомнила ему. — Надеюсь, ты не из тех, кто смешивает личные дела и бизнес — лично я не из тех.

И он кивнул серьезно — он вообще достаточно серьезен на вид, видно, думает все время о нашем плане и его осуществлении или просто такой по натуре, и наглая самоуверенность в нем видна, только когда он со мной разговаривает не как с партнером, а как с женщиной. Не знаю, думает ли он о том, чтобы попробовать со мной переспать, или нет, но мне хочется, чтобы он понял, что лично мне это совсем не нужно и на его присутствие в моем доме я согласилась только потому, что он мне сейчас партнер, то есть существо бесполое.

Оставив его, я ушла наверх, полежала в ванной немного, думая, что без спиртного, к которому привыкла за последнее время, отвлечься от ситуации мне сложно. И попробовала было лечь спать, но сон не шел, не в силах пробиться сквозь снующие взад-вперед мысли и мыслишки, не в силах остановить их и подчинить своей воле. И ненавистная Ленчикова рожа встала перед глазами, а потом отодвинулась, став общим фоном, на котором сменяли друг друга лежавший в снегу Кореец, под которым расплывалось большое темное пятно, лежавший точно в той же позе, в которой лежал тогда ты, и Стэйси с посиневшей шеей и выпученными глазами и вывалившимся языком, и залитый кровью Ханли с простреленной головой, и я удивилась, потому что никого из них мертвым не видела, да и нехарактерны для меня были такие вот видения. А общий фон в виде Ленчиковой рожи то скалился довольно, то злобно что-то шипел.

— Ты мне за все заплатишь, рожа, — сказала то ли вслух, то ли про себя, обращаясь к Ленчиковой физиономии..

И усилием воли придвинула лицо к себе поближе и представила, как вижу боль в его взгляде, боль и страх, и не спеша расплывающуюся темноту. Как сморщивается полиэтилен его глазок, расплавляемый приближающимся адовым огнем, как искажаются черты лица и потеет лысина и скрючиваются пальцы. И когда проснулась — не в силах вспомнить, что еще мне снилось, но отчетливо помня эту картину, — поняла, что тот период, когда я пила и нюхала, и боялась всего, и стремилась спрятаться от окружающей жизни в доме, он прошел уже. И я готова теперь — я ко всему готова…

Ленчик только на третий день объявился — двадцать восьмого, символично так, в последний день зимы. И я сидела в том же ресторане, в котором встречалась с ним до этого и в котором он меня ждал безрезультатно несколько дней назад, и перекусила уже, и курила за чашкой крепчайшего кофе, и тут увидела, как он входит в сопровождении того же самого быка, с которым тогда за мой стол садился. Входит и уверенно идет ко мне, видно, заранее знал, что я здесь. Я смотрела на него спокойно, и обнаружила вдруг, что даже радуюсь его появлению, и подумала про себя: “Наконец-то все началось…”

Наконец-то. Накануне весь день опять по городу моталась, и безрезультатно, и даже удивилась тому, что от Ленчика ни слуху ни духу, и даже письма в мой ящик никто не опускает, словно потерял он ко мне интерес. Еще пять дней назад я бы себе сказала, что это и к лучшему, что об этом можно только мечтать — о том, чтобы он забыл меня или просто решил от меня отстать, то ли боясь очередного киллера, то ли по какой другой причине, — и не верила бы своему счастью. И ликовала бы, и планировала бы свой некиношный совсем побег из Лос-Анджелеса, думая о том, что найду киллера в Европе и его за Ленчиковой душой пришлю, если таковая у него имеется, а лучше — за головой. Слишком слабая я была тогда, нервная, дерганая, обессилевшая от всего на меня свалившегося — и, наверное, и вправду способна была сбежать, и, если бы это удалось, потом терзалась бы, проклинала себя и судорожно искала бы людей, способных выполнить мое задание, за любые деньги.

Но, видно, и вправду именно судьба прислала мне Мэттьюза, вылившего в туалет все мои запасы спиртного, и туда же отправившего кокаин, и пристыдившего меня за мое поведение. И поэтому, когда Ленчик и на второй день не появился, я не унывала и твердила себе, что буду мотаться по городу столько, сколько надо, несмотря на то, что проблемы с ФБР и полицией так и не решены еще, и даже если Ленчик от меня отстанет вдруг, то я от него уже не отстану. И хрен с ним, с побегом, хрен с ней, с перспективой посадки — мне главное, чтобы совесть моя была чиста, а это возможно только в том случае, если Ленчик свое существование прекратит.

И поэтому двадцать седьмого я колесила по Лос-Анджелесу без устали, скорее, бродила даже — доехала до Западного Голливуда, до Меллроуз-авеню, и поставила машину на парковку, и пошла гулять, заворачивая в каждый бутик. Вот уж где, кажется, целую вечность не была — и потому рассматривала с живым интересом, что новенького появилось за время моего отсутствия, и проводила кучу времени в примерочных, и нюхала самые разные туалетные воды и духи, радостно отмечая про себя, что коли интерес к вещам и парфюмерии ко мне вернулся, значит, точно я ожила.

Только вот не купила ничего — если не считать небольшого количества косметики, чтобы пополнить опустошившиеся запасы, — а видела и замшевые шорты симпатичные, и очень красивую замшевую блузку, — не купила потому, что, в принципе, они мне совершенно ни к чему были: ведь все вещи, за исключением какого-то минимума, предстояло в случае отъезда бросить в Эл-Эй. Просто не хотелось таскаться с пакетами, не зная, в какой момент что может произойти, — не исключала, что на выходе из бутика вполне могу столкнуться нос к носу с Ленчиком, а с пустыми руками себя поуверенней чувствовала, хотя, разумеется, вступать с ним в рукопашный бой не собиралась.