Так я и перемещалась от магазина к магазину, предполагая, что вот-вот может появиться мой запропавший куда-то “клиент”. И поймала себя на том, что совсем не напряжена, и не оглядываюсь по сторонам, и не жду, что сейчас он выскочит передо мной, как черт из шкатулки с сюрпризом, и настроение было классное: я чувствовала себя этакой бомбой в виде рождественского подарка, которая, если схватить ее, оторвет к такой-то матери руки, а то и голову заодно, и сравнение мне даже понравилось. Самоуничтожение ради уничтожения Ленчика ужасным самопожертвованием мне не казалось — скорей, не самым выгодным, но все-таки неплохим обменом.

А ровно в три была все в том же “Ла Луз дель Диа” в Даун-Тауне, поев с аппетитом и не отказав себе в пиве, и обнаружила, что вполне могу сейчас и рюмку текилы себе позволить, и две, и даже три — и никакого желания напиться по возвращении домой у меня не будет уже, потому что в корне поменялось мое мироощущение. Но экспериментировать не стала, и курила, поев, и дегустировала по-гурмански крепчайший мексиканский кофе, и, кажется, вид у меня был со стороны донельзя довольный. И не торопилась совсем — приехала к двум, и полтора часа просидела, и уже после еды, за кофе, пыталась понять, куда же делся Ленчик.

Решил, что это я куда-то делась, коли не показывалась две с лишним недели и не отреагировала на его письмо? Или некому за мной следить? Или потеряли меня неудачливые филеры, хотя я и ехала не спеша, подыгрывая им вовсю? Или боится ловушки и сидит сейчас в машине где-нибудь неподалеку, заслав в ресторан одного из неизвестных мне подручных, и тот пытается определить, нет ли в зале кого-то, с кем я перемигиваюсь или обмениваюсь понимающими взглядами или другими сигналами, а Ленчик высматривает у ресторана моих возможных помощников?

Что ж, может быть, вполне может быть. Если тогда повсюду с охраной моталась, с тремя людьми на двух машинах, причем и не скрывала, что это охрана, и телохранители мои сразу в глаза бросались, то сейчас может показаться странным, почему я одна, да еще после смерти Стэйси и Ханли, и выгляжу такой веселой и беззаботной. Что бы я подумала на его месте — хотя и сложно представить себя Ленчиком, — что заручилась “паскудная сука” поддержкой ФБР, и те ее охраняют незаметно, и стоит к ней подойти, как тут же толпа людей в черном появится откуда ни возьмись и ласты загнет в шесть секунд? Возможно. Или нанятые ею киллеры сопровождают ее незаметно и готовы пальбу открыть в любую секунду, прямо среди белого дня, в самом людном месте? Опять же возможно, но маловероятно, коли не является на встречу и второго удара пока не было. Или обнаглела, решив, что убийство Стэйси есть последний акт возмездия, непрямого и трусливого? Обнаглела и уверена, что ее теперь никто не тронет, и мотается себе по магазинам, шмотки щупает — и в силу бабьей своей глупости и не подозревает, что ее вот-вот снова начнут трясти?

Вот этот вариант мне самым реальным показался — судя по тому, как разговаривал со мной Ленчик, он именно глупой бабой меня и считал, глупой и оттого наглой, не понимающей, с кем она говорит и чем все может закончится. Глупой бабой, которая набралась понтов у сожителей своих, но которую стоит только прижать посильнее, показать, что без защиты она ничто, и она расколется тут же и все отдаст.

Что ж, классно, если так: это будет означать, что недооценивает меня Ленчик, как недооценивали Кронин и его телохранитель, как недооценил пришедший по мою душу киллер в Москве. Еще было бы неплохо, если бы я уцелела в итоге, хотя плохо себе представляю, как это возможно: сколько ни обдумывала наш план, заканчиваю обдумывание с ощущением того, что крокодила на живца мы поймаем бесспорно, только вот в борьбе с этим крокодилом погибнем оба: ведь он не один, а с корешами, которые нас и сожрут. И Мэттьюза, слишком много, боюсь, на себя берущего, и меня. Начнись стрельба и завали Рэй Ленчика, люди его и меня положат тоже, случайно либо намеренно: ведь без Ленчика, великого их мыслителя и вождя, я им на хрен не нужна. Может, они и получают с кого-то по десять-двадцать тысяч налом, но пятьдесят миллионов, которые налом не отдашь, они даже взять не смогут.

Но это я к тому, что если дело будет сделано и я уцелею, то с удовольствием совершу на Ленчиковой могиле какой-нибудь акт кощунственный — оскверню ее каким-нибудь образом или спляшу на ней в голом виде страшный языческий танец, посвященный победе над поверженным врагом. Или предамся страстной любви с вибратором. Кстати, о вибраторах…

А вечером, когда Рэй возвращается в десять, и мы с ним говорим с час о какой-то ерунде, и он снова произносит свое коронное “пора спать”, явно желая остаться один и подумать или позвонить кому-то, — говорю такое же банальное “гуд найт” и ухожу в свою сексуальную комнату. Принимаю душ и падаю на булькнувшую подо мной водяную кровать, поставив предварительно одну из немногих неуничтоженных мной записей нашего с Юджином секса — остальные ушли от меня через камин еще перед посадкой, когда я планировала смыться отсюда, уверенная в том, что Джо все сделает и мое присутствие не обязательно. Неплохо было бы выпить немного, чтобы расслабиться полностью, перенестись туда, в вырванный и замороженный видеокамерами кусок прошлого — и тут же вскочила, осененная идеей, движением пальца приказав пульту умертвить на время изображение.

Рэю бы это и в голову не пришло, да он и не заходил сюда наверняка, ограничился спальней и гостиными. А тут у меня бар хитроумный, вделанный в стену, и когда дверцы распахнулись, я даже зажмурилась от яркой вспышки, осветившей хранившееся там и позабытое мной великолепие. “Джек Дэниелз”, текила, джин и тоник и бутылка вермута, и шампанское хорошее, и даже бутылка дорогого вина, и разные бокалы, стаканы и фужеры. И я облизнулась даже, представив, как мне станет хорошо через пятнадцать минут и в какую запредельность я унесусь, и каким полным будет оргазм, даже несколько оргазмов, потому что если уж наслаждаться, то от души. И неожиданно для самой себя снова погрузила комнату в полумрак, нажав на кнопку и дверцы закрывая, пряча от загоревшихся глаз дьявольский соблазн, заставляя закричать истошно и забиться в судорогах ожившего внутри червячка, принуждая разочарованно замолчать и лишь вздохнуть с тоской затаившиеся в ожидании такого притягательного вкуса рецепторы.

“Вы еще слюну пустите, мисс Лански”, — грубо посоветовала себе и отошла, падая обратно на кровать, желая подавить внутренний протест — потому что возмущенный организм мог мне помешать получать удовольствие от того, чем собиралась сейчас заняться. И потому пообещала себе вслух:

— На поминках Ленчика — гарантирую. За упокой его души — сколько угодно.

И вправду полегче стало, и огромный телеэкран снова вспыхнул, и появился Кореец — и перед тем, как полностью уйти в происходившее на экране, я только подумала, что что-то неправильное есть в том, что вот человека нет, а на пленке он остался. И что недаром представители некоторых африканских племен запрещают исследователям себя фотографировать, видя в этом какое-то колдовство и считая, что с каждым снимком похищают у них часть души и отнимают кусок жизни. И что очень символичен тот факт, что от тебя у меня не осталось ни одного снимка. Я всю кучу фотографий, на которых мы вместе, сделанных в Америке в основном (у тебя собственных фото того периода, что прожил до меня, и не было почти, криминальные личности, кажется, вообще фотографироваться не слишком любят, так Кореец говорил), убрала после твоей смерти. Пыталась поначалу хоть один снимок в рамке выставить, но это было для меня слишком тяжело, и я спрятала их, и если и доставала за весь год пару раз, то только в пьяном виде, и так они и сгорели, когда сожгли люди Хохла нашу квартиру.