Все тайное становится явным? В таком случае он мне скажет сейчас, что я причастна к убийству Кронина и деньги, на которые мы сняли фильм, — это как раз деньги, полученные от продажи динаров.

— Я не очень во всем этом разбираюсь, Джек, — делаю скучное лицо. — Какое это имеет ко мне отношение?

— Самое прямое, Олли, — если выяснится, что это так, то, значит, можно сделать вывод, что он вложил в твою студию как раз эти деньги. И что его наследство тоже состоит из этих денег. Ты понимаешь?

— Ты хочешь сказать, что я могу лишиться и его наследства, и студии — так, Джек?

— Я не могу этого исключить — хотя честно сказал тебе, что никаких доказательств у нас нет, и нет никаких документов, которые бы подтверждали, что Джейкоб официально владел этими динарами и официально их продал. И тот, кто их купил, конечно, тоже ничего не скажет. Но…

— Я не могу понять, зачем ты мне это говоришь, Джек?

И он начинает мне объяснять, что хотел бы услышать, откуда я его знаю, Яшу, и почему Яша решил финансировать фильм, снимающийся новой студией, и почему именно мне он оставил наследство. И опять начинается старая песня, и я рассказываю что могу, стараясь, чтобы обрывки и неполности выглядели связно и правдоподобно, и понимаю, что встретился он со мной совсем не за этим, потому что ничего нового я ему все равно сообщить не могу, и он, похоже, это знает. Так чего же он хочет? Просто предупредить меня, что я могу потерять кучу денег? Но его это, пардон, трахать не должно. Поймать меня на несоответствии предыдущих версий и версии новой — непохоже. Так зачем?

— Джек, скажи честно, зачем я здесь? — решаюсь задать вопрос в лоб, и он чуть смущается. — Ты ведь не затем меня пригласил, чтобы услышать то, что я уже говорила, правда?

— Если честно… — Он замолкает на мгновение. — Я испытываю чувство вины от того, что все так произошло с тобой — и хотел сказать, что я сделал все, что в моих силах, чтобы Крайтон побыстрее отстал от тебя. Дело в том, что я хотел бы, чтобы наше знакомство продолжилось, Олли, и чтобы оно было таким же приятным, как в самом начале, когда мы беседовали не о деле, а совсем на другие темы…

Э, да ты все еще хочешь переспать со мной, Джек. Что ж, я тебя понимаю — в начале нашего знакомства, когда я тебе рассказала все, что знала об убийстве Яши, с купюрами конечно, я тебя сама пригласила в ресторан, и кокетничала с тобой, и курила демонстративно обхватывая пухлыми губами сигару, чуть полизывая иногда кончик. И вела этакие фривольные разговоры, и видела, что тебе нравлюсь и тебя возбуждаю обсуждением достаточно смелых тем. И сняла твое возбуждение, направив тебя в собственный бордель, которым владела через подставных лиц, и оплатив твое пребывание там — деньги ты мне потом вернул. А ты все это время хотел переспать не с проституткой, к которой я тебя направила, а со мной — и не потому ли принял такое участие в моей судьбе?…

— Мне тоже было приятно, Джек, — соглашаюсь легко и приветливо. — И…

— И поэтому я попросил тебя встретиться со мной сегодня, чтобы ты поняла, что я хочу помочь тебе — и помогу. По крайней мере вопрос с подпиской о невыезде я решу…

— Я тронута, Джек, — произношу, глядя ему в глаза тепло и нежно. — Я очень тронута, потому что Америка, казавшаяся мне гостеприимной, вдруг в одно мгновение стала чужой, жестокой, безразличной, враждебной, и люди вокруг стали в лучшем случае равнодушными. И я очень рада, что есть здесь один человек, который верит в мою невиновность. Я умею ценить добро, Джек, — не говоря уже о том, что я ценю тех, кто вызывает симпатию во мне и кому нравлюсь я — и могу признать, что умею платить добром за добро и теплом за тепло…

И шутливо погрозив ему пальчиком, добавляю:

— Но сначала ты должен мне доказать, что на самом деле готов мне помочь, а не просто хочешь втереться мне в доверие и снять с меня показания — и кое-что другое — в иной обстановке… — И смеюсь, как бы скрывая собственные эмоции, как бы пряча, спохватившись, ту искренность, с которой произнесла эту фразу — и он, видимо, понимает меня, потому что подхватывает мой смех.

А дальше говорим о чем угодно, кроме дела, — о каких-то пустяках, — а я думаю про себя, что если он правильно меня понял и сможет отменить решение Крайтона, то это значит, что я могу свободно уехать отсюда, не боясь, что кто-то будет меня искать потом. Смогу уехать и жить дальше, не скрывая свою личность, не опасаясь, что вот-вот найдет меня ФБР и в наручниках увезет обратно в Лос-Анджелес. И если он это сделает, то я готова сделать то, чего он так хочет. В конце концов, это просто товарообмен, присущий развитому капитализму, — услуга за услугу, и ничего личного с моей стороны.

Хотя, конечно, я сделаю все, чтобы избежать этой расплаты — и взамен пошлю ему конверт, приготовленный мной для ФБР. И это будет для него лучшая плата, чем мое тело, потому что он сможет отличиться, воспользовавшись сообщенными мной фактами, и карьера его, и так видимо успешная, пойдет еще круче вверх. А здесь, в Америке, карьера куда важнее, чем женское тело, — так что он долго будет говорить вынутой из моего личного дела фотографии большое спасибо…

— Я рад, что мы встретились, Олли, — замечает он, расплатившись — так и не дал мне сделать это самой, хотя я уж наверное побогаче его. — Я улетаю сегодня вечером, к сожалению…

— Да, Джек? — спрашиваю, почувствовав в его голосе желание что-то сказать и нерешительность произнести эту самую фразу.

— Я, вообще-то, специально выбил себе эту командировку — надо было кое-что сделать по работе, насчет тех погибших русских, но это можно было сделать по факсу. Я очень хотел встретиться — но так и не решался позвонить все три дня, что был здесь. Вот только сегодня отважился, помня, что ты была со мной очень нелюбезна и понимая, что ты, наверное, права, что так ведешь себя со мной…