— Наелась?

И я кивнула, посмотрев ему в лицо, вспомнив продемонстрированную мне Мэттьюзом его фотографию — молодой парень, мой ровесник, наверное, такой же тупой и опасный на вид, как и все остальные.

— Ты такой… — начала я и, когда он опять напрягся, головоломка с непонятным его поведением решилась тут же, но надо было убедиться в правильности моего решения.

— Может, еще? — спросила с улыбкой, глядя уже на его джинсы, в которые он так быстро заправил обмякший членик, разом побелевший и напоминавший выбившийся клочок майки, что дуре бы стало ясно, что он стесняется его размеров. — Я сделаю приятно.

И он помялся, бросил мне пренебрежительно “обойдешься”, но мне показалось, что у нас с ним наладился какой-то контакт, пусть и незначительный. По крайней мере сам предложил мне сигарету, и я вспомнила, что не курила черт знает сколько, что уже третий день, как я у них, и взяла, не забыв поблагодарить, и хотя вкус оказался мерзким — я сигарет тысячу лет не курила, и невозможно их курить после сигар — сделала вид, что мне приятно. Докурить все равно не успела — ключ полез в замок, и он жестом показал мне на кровать, и я плюхнулась на нее, тут же притворяясь спящей. И ожидая, что он скажет Ленчику: если умолчит о том, что я ему делала минет, а он меня сигаретой угощал и что я вовсе не сплю, значит, есть прогресс.

— Ну че она, Василек?

Я лежала на животе, не открывая глаз, вслушиваясь напряженно.

— Да нормально, старшой. Жрать ей давал, мыться давал — вот развязал даже, ты же сам говорил, что нам надо, чтобы она выглядела в порядке.

Тут и остальные вперлись, и началось то же, что и вчера — меня то развязывали, то связывали, то освобождали рот, чтобы вставлять в него члены, то заклеивали его, я то лежала незадействованная, то пассивно участвовала в процессе. При мне рассказывали друг другу невероятно на их взгляд страшные истории о пытках и расправах, которые они якобы над кем-то совершали — видимо, я должна была дрожать от ужаса — и при мне иногда начинали беседовать о делах, видно забывая о моем присутствии, потому что я уже стала как часть мебели. Правда, ничего такого они не говорили — только Ленчик один раз сказал, что все в порядке, что по телевизору ничего нет, и в газетах тоже. И что надо сидеть тихо, без его разрешения никуда не выходить и с персоналом не общаться, могут просечь, что русские, а это на хер не надо.

— Может, сгоняем куда, старшой, — произнес уже хорошо знакомый голос. — Зае…лся тут торчать, сдохнуть можно.

— Ну вон займись ею! — не видела, но догадалась что Ленчик кивает на меня. — Я скоро за жратвой поеду, попьем пивка, похаваем.

— А вечером опять ее е…ать? Может, к Сереге в клуб сгоняем? — не унимался этот.

— Слышь, Андрюха, смотри, какая баба перед тобой раком стоит! — отвесил мне комплимент Ленчик. — Все делает, и куда угодно, и бесплатно, и сколько хочешь, а тебе все мало — ты так полгорода перее…ешь до нашего отъезда!

— Да не за тем к Сереге, старшой, — ответил длиннорожий, когда смех утих. — Охота в другом месте посидеть, не все в дыре этой. Съездим куда-нибудь, пожрем по-человечески — эти биг-маки не лезут уже, — а потом у Сереги посидим, просто посмотрим на баб, махнем пивка. Давай, а? Нас один хер не ищет никто — ты ж сам сказал, что все тихо, пацаны без документов были, а Витюху хрен кто узнает, там от башки-то ничего не осталось, я ж постарался…

Другие голоса его поддержали, и я все слушала — просто слушала, ни о чем не думая, — и ничего во мне не вздрогнуло, когда Ленчик смилостивился.

— Завтра, пацаны, завтра съездим. А пока этой займитесь — только чтоб аккуратно, знаю я вас, волков!

И ушел, и эти еще потыкали меня вяло, словно нажравшиеся до отвала комары, и расползлись. Набираться сил, видимо, — потому что вечером у них сил хватило на подольше, чем утром…

…Странно, но я совсем не запомнила, какие они были — не потому, что мне было плохо, не потому, что я подсознательно или осознанно заставляла себя заблокировать эту память о них и выкинуть ее совсем. Ничего не осталось — ни членов, ни реплик, ни команд, ни запахов, ни лиц даже. Кроме Ленчикова конечно — и вечного моего охранника с трогательной кликухой Василек…

— Ну че скажешь?

Утро четвертого дня, лично Ленчик пожаловал со мной побеседовать.

— Вы говорите — а я сделаю…

Посмотрел на меня внимательно, покачал задумчиво головой.

— Ну это уже нормальный базар. Может, ты просто нее…анная ходила, потому и хамила мне? Ох бабы, все у них не как у людей. Ладно, короче. Ты в банк тогда отдала бумаги, которые Витюха тебе дал? Нет? Ну и сучка ты — все ж хотела меня наеб…ть. Ничего, все равно все по-новому надо, грохнула ж ты Витюху, хорошо есть другие, кто в бабках шарит. К понедельнику у меня все будет, один хер рожа у тебя сейчас не очень, но через пару дней все сойдет. Сегодня четверг, завтра при мне позвонишь в банк, договоришься на понедельник на утро. Поняла? Кончились понты-то?

Изображаю на лице максимально подавленный и покорный вид.

— Вы меня не убьете, Леонид?

— А ты о чем думала, падла, когда платила, чтоб пацанов валили? — Гнев в глазах, этакий праведный гнев, забыл Ленчик, что на войне как на войне, или не знал никогда, или ожирел здесь, отвык от советской жизни, где бандитов каждый день убивают. Я морщусь испуганно, боясь переиграть, и он испепеляет меня взглядом, наслаждаясь производимым эффектом. — Ладно, сделаешь все как надо, отпустим.

— Правда? — подпускаю надежды в голос, не унижающийся, не умоляющий, просто тихий, словно сломана я внутри.