— Тебе чего, мамой поклясться?! Ты еще гарантий из банка попроси! Я вор в законе, ясно, я за слова отвечаю!

Киваю, не глядя ему в глаза:

— Спасибо.

— Вежливая, когда надо, — констатирует Ленчик удовлетворенно. — Ладно, пацанам будешь спасибо говорить за то, что тебя еб…т! А мне потом скажешь, отдельно! А хотя — ну-ка нагнись, быстро!

И я нагибаюсь, и постанываю, и двигаюсь ему навстречу, представляя, как бы он отреагировал, если бы я ему тем же робким голосом сообщила, что больна СПИДом. Наверное, кинулся бы от меня, как от прокаженной, — хотя чего уж кидаться, ни один из них презервативом не пользовался, поздно было бы пить боржоми. Надеюсь, что сами они не заразные, мне только не хватало впервые в жизни подцепить венерическую болезнь, какой-нибудь триппер, к примеру.

“А что, разве это имеет значение сейчас? — спрашиваю себя скептически, и сама себе отвечаю — имеет!”

…Они уехали вечером — предварительно позабавившись со мной днем — и все того же Василька оставив при мне. Хорош Василек — невысокий, правда, но здоровый, как они все, Ленчик, видно, себе людей по этому признаку отбирал, по физическим данным. Человеку с таким именем надо быть кудрявым блондином с голубыми глазами, добрым, и доверчивым, и улыбчивым — а этот мрачный, черноволосый, и доброты в нем даже меньше, чем во мне.

Господи, как я ждала, когда они уедут — боялась, что Ленчик передумает, когда его спросили утром, он пожал плечами, не знаю, мол, еще. Он несколько раз смотрел на меня внимательно, и всякий раз видел то, что я пыталась ему показать, может чуть переигрывая, чуть фальшивя, но не настолько тонкий он был, чтобы это почувствовать, и потому кажется полностью удовлетворился тем, что перед ним сломленный, испуганный, отупевший, задавленный, покоренный человек, и вправду готовый сделать все что угодно. И я даже слезу пустила — сидела в душе, когда все устали, и давила из себя влагу, из глаз в смысле, и все не выходила, чтобы они обратили внимание на то, что я там задерживаюсь. И естественно, Василек этот стоял рядом, потому что, выполняя приказ Ленчика, одну меня не оставлял ни на секунду — словно я могла разбить зеркало и куском стекла перерезать им всем глотки или планировала повеситься на полотенце — но не слишком пристально на меня смотрел.

А я все выдавливала слезы, и никак не получалось, разучилась плакать по заказу, хотя когда-то умела — и ни одна картина, которую я пыталась вызвать в памяти, не помогала. Но вышло наконец — не помню как, но потекли жалкие некрокодиловые совсем слезинки, и плечи чуть затряслись, и я все ждала, что вот-вот страж мой обратит на это внимание, а чертов болван все не обращал. Ленчик помог, честь ему и хвала.

— Э, она не утопла там у тебя?

И он ревностно окликнул меня, и я подняла голову, надеясь, что он догадается все же, что это не вода течет по лицу, и тут же отвернулась.

— Она ревет там, старшой. Вытащить ее?

— Ну пусть ревет, раньше надо было думать, — философски ответил Ленчик, и я минуты через три встала и выключила воду и вытерлась — уроды эти, разумеется, уборщицу в номер не пускали, видно вывесили на постоянку табличку на дверь с просьбой не беспокоить, так что полотенце у меня четвертый день было одно и то же, и грязное уже давно, потому что и эти им пользовались, кажется. И я вышла, отворачиваясь демонстративно от них, — я давно уже так делала, со второго дня, заставляя себя сдерживаться, но тут изобразила явное желание спрятать глаза. И Ленчик схватил меня за руку, развернув рывком, посмотрел мне в лицо — и я не вырывалась, стояла послушно, только голову наклонила ниже, как бы стесняясь собственных слез.

Каждый это как-то прокомментировал — кто-то сказал, что слезы у меня от счастья, что столько мужиков меня имеют, кто-то объяснил их моим нежеланием с ними расставаться, кто-то посчитал, что плачу я оттого, что они все утомились от меня. А я молчала, дошла до постели и легла лицом вниз, и они переключились на другое. Хотя какое-то время тишина была в комнате — я подумала, что Ленчик им показывает, что всего они добились, что проблем со мной уже не будет.

Я лежала, вспоминая вчера еще услышанную реплику длиннорожего, бравшего меня сзади:

— А ты че, Василь? Присоединяйся, братан, телка ничего! А то все сачкуешь и сачкуешь — может, черных больше любишь?

А тот промямлил что-то в ответ, и кто-то еще, жирный по-моему, пошутил, как всегда, тяжеловесно, что кореш их потому меня не хочет, что все его функции охранника только к сексу и сводятся, что, как только мы с ним остаемся наедине, он имеет меня как хочет, и потому на групповуху сил у него не остается уже.

Я запомнила — и сейчас сопоставила и тот разговор, и то, как он брал меня ночью, когда все ушли спать давно, и то, как он смотрел на меня напряженно сегодня утром, явно стесняясь своего членика, явно выдохнув с облегчением, когда я не только все сделала по его просьбе, но и сама попросила еще. И сказала себе, что из-за этого стеснения — видно, посмеялся над ним кто-то когда-то зло и жестоко — он даже при своих корешах обнажаться не хочет, хотя им-то его размеры до лампочки. А значит, в их отсутствие я могу сделать так, чтобы он меня захотел — и пусть делает что хочется, и пусть забудет о том, что меня надо охранять, а я придумаю, как сделать так, чтобы уйти.

— Э, миллионщица, хавать хочешь?

Есть хотелось жутко и давно, но я лишь качнула головой, не поднимаясь, как бы успокаиваясь после приключившейся со мной истерики.

— Давай-давай, ты нам здоровая нужна, — настаивал Ленчик, и я приподнялась и взяла из его рук гамбургер и банку пива.

— Мы ее кормим целыми днями — она только у меня цистерну спермы высосала, — сострил толстомордый, и все дружно захохотали, а я делала вид, что не слышу. И откусывала маленькие кусочки, подавляя желание сожрать все сразу, и уже после первого глотка пива показалось, что голова закружилась, и когда доела, легла обратно, уже не слушая их, думая, как себя вести сегодня с Васильком — чего он может хотеть, о чем мечтает в своих поллюционных снах, к каким женщинам привык. Быть самой собой с ним я не могла — он бы не понял, как не понимали и все остальные. Они меня брали так, как пили бы редчайшее и жутко дорогое вино, не осознавая тонкости, не чувствуя специфического вкуса, не испытывая ничего особенного. И сказали бы допив — пойло и пойло, водка лучше. И точно так же они мной уже пресытились, устраивая групповухи просто от безделья и потому еще, что думали, что унижают и ломают меня этим — и страстно желали сегодня вечером поглазеть на стриптизерш в клубе и переспать с кем-нибудь из них.