После Хиросимы Оппенгеймер жил со странным ощущением, что однажды «зверь в чаще» тоже придет по его душу и перевернет его жизнь. Он понимал, что этот «зверь» уже несколько лет выслеживает его. И если «зверь в чаще» действительно существовал, то им, несомненно, был Льюис Стросс.

Семнадцатого февраля 1953 года, за полтора месяца до окончательного оправдания судом Джо Вайнберга, все еще чувствуя себя уязвимым, Оппенгеймер тем не менее выступил в Нью-Йорке с речью, по сути, являвшейся несекретным вариантом доклада о разоружении, который он и Банди незадолго до этого отправили Эйзенхауэру, призывая проводить политику «откровенности» в отношении ядерного оружия. Согласно историку Патрику Д. Макграту, Оппенгеймер выступил с этой речью с разрешения Эйзенхауэра, хотя и отдавал себе отчет, что она вызовет недовольство у политических недругов в Вашингтоне. Он говорил перед закрытой аудиторией, состоящей из членов Совета по международным отношениям. Совет был элитным учреждением, именно поэтому слова Оппенгеймера неизбежно вызвали громкие отголоски в вашингтонских военно-политических кругах. В тот день в зале сидели такие светила внешнеполитического истеблишмента, как молодой банкир Дэвид Рокфеллер, владелец «Вашингтон пост» Юджин Мейер, военный корреспондент «Нью-Йорк таймс» Хэнсон Болдуин и совладелец инвестиционного банка «Кун, Леб и Ко» Бенджамин Буттенвизер. А еще в тот вечер в зале находился Льюис Л. Стросс.

Представленный своим другом Дэвидом Лилиенталем, Оппи начал речь с объявления темы — «Атомное оружие и американская политика». Услышав вежливые смешки, он признал, что выбрал «претенциозное название», в то же время попросив слушателей набраться терпения: «Любой меньший сюжет не произвел бы то ощущение ясности, которое я хотел бы передать».

Ввиду того, что почти все, связанное с атомным оружием, было засекречено, он подчеркнул: «Я должен раскрыть характер этого оружия, ничего не раскрывая». После окончания войны, сказал Роберт, США пришлось иметь дело с «серьезными доказательствами советской враждебности и множащимися свидетельствами советской военной мощи». Атом играл в холодной войне простую роль — американские политики решили: «Мы не позволим сократить отрыв. Мы не позволим, чтобы противник нас опередил».

Говоря о состоянии этого соревнования, Оппенгеймер сообщил, что Советы провели три испытания ядерного оружия и выпускали значительное количество расщепляемого материала. «Я был бы рад представить свидетельства, — сказал он, — но не могу». Тем не менее он поделился личной оценкой соотношения сил между Советами и Америкой в этой области: «Я полагаю, что СССР отстает от нас примерно на четыре года». Хотя этот вывод выглядел обнадеживающе, проанализировав поражающие свойства бомбы, сброшенной на Хиросиму, Оппенгеймер пришел к выводу, что новые модели станут еще смертоноснее. Прозрачно намекая на ракетные технологии, он заявил, что технический прогресс вскоре породит «более современные, гибкие и сложные для перехвата средства доставки». «Такая работа уже ведется, — объявил он. — И, на мой взгляд, мы все должны знать, где наше место в этом вопросе — не в смысле точного количества, а в смысле качества и, главное, в смысле решений».

Для понимания проблемы необходимы факты. Однако факты были засекречены. «Я не могу о них писать, — еще раз посетовал Оппенгеймер на гнет секретности. — Могу лишь сказать: я ни разу не обсуждал эти перспективы в откровенной манере с какой-либо группой ответственных лиц, будь то ученые, государственные деятели, граждане или правительственные чиновники — с любой группой, без того, чтобы после тщательного ознакомления с этими фактами моих собеседников не охватило чувство тревоги и отрезвления». Если заглянуть на десять лет вперед, предсказал он, «то, что Советский Союз отставал от нас на четыре года, покажется слабым утешением. <…> Как минимум мы можем вывести, что наша двадцатитысячная по счету бомба… не даст глубокого стратегического преимущества перед двухтысячной бомбой противника».

Не называя цифр, Оппенгеймер отметил, что запас атомного оружия Америки быстро нарастает. «Мы с самого начала настаивали на свободе применения этого оружия. Всем известно, что его использование входит в наши планы. Всем также известно, что частью этих планов является жесткая приверженность к его использованию для первичного массированного и продолжительного по времени стратегического удара по противнику». Такова была реальная суть плана Стратегического авиационного командования — уничтожить десятки русских городов с воздуха, совершив акт геноцида.

Атомные бомбы, продолжал Оппенгеймер, это «практически единственное средство, приходящее на ум, способное не позволить превратить великую битву в Европе в затяжную, изматывающую крупномасштабную Корею». При этом европейцы «не подозревают о наличии такого оружия, его количестве, порядке его использования и последствиях его применения».

Секретность в атомной сфере, доказывал он, порождает повсеместные слухи, домыслы и откровенное невежество. «Мы плохо действуем, когда они [важные факты] известны ввиду секретности и опасений лишь немногим». Бывший президент Гарри Трумэн пренебрежительно отзывался о предостережении, что у Советов мог появиться ядерный арсенал, способный нанести удар по континентальной части Америки. Оппенгеймер резко заметил: «Вас не тревожит, что бывший президент Соединенных Штатов, полностью осведомленный о советском ядерном потенциале, публично подвергал сомнению выводы, вытекающие из фактов?» Он также поднял на смех «высокопоставленного офицера командования ПВО» за его заявление, сделанное несколько месяцев назад, — «наш подход состоит в прикрытии наших ударных сил, а не в попытке защитить всю страну, ибо эта задача слишком велика и создаст помехи нашему потенциалу возмездия». Оппенгеймер сделал вывод, что подобные «глупости могут иметь место только тогда, когда даже те, кто знаком с фактами, не могут говорить о них вслух, потому что эти факты слишком большой секрет, чтобы их обсуждать или даже думать о них».

Единственный выход, по словам Оппенгеймера, давала «откровенность». Вашингтонским чиновникам пора начать откровенный разговор с американским народом и рассказать им о гонке атомных вооружений, о которой противник и так знает.

Речь получилась глубокой и смелой. Раз за разом Оппенгеймер подчеркивал, что ему запрещено говорить о важных фактах, чтобы затем, подобно жрецу-брамину, носителю высшего знания, раскрыть самую главную тайну — ни одна страна не способна выиграть ядерную войну и при этом уцелеть. В очень близком будущем, говорил он, «может сложиться ситуация, в которой две великие державы будут способны уничтожить цивилизацию и все население противника, будучи не в состоянии уберечь от риска уничтожения свои собственные». И тихо зловеще добавил, заставив содрогнуться всех, кто расслышал его слова: «Нас можно сравнить с двумя скорпионами в бутылке — каждый в состоянии убить другого, но только ценой собственной жизни».

Более провокационное выступление трудно себе представить. Особенно, если учесть, что новый госсекретарь Джон Фостер Даллес был ярым сторонником оборонительной доктрины массового возмездия. А тут первопроходец ядерного века заявляет, что основополагающие допущения национальной военной доктрины замешены на невежестве и глупости. Самый известный ученый страны призывал правительство открыть тщательно охраняемые ядерные секреты и начать честное обсуждение последствий ядерной войны. Титулованное частное лицо, имеющее сверхсекретный доступ, осуждало секретность, окружавшую военные планы Америки. Когда слова Оппенгеймера распространились в кругах причастной к национальной безопасности вашингтонской бюрократии, многие пришли в ужас. Льюис Стросс кипел от негодования.