После записи Ритовских лекций в Лондоне Оппенгеймеры пересекли Ла-Манш и направились в Париж, где Китти позвонила Хокону Шевалье, снимавшему квартиру на Монмартре. Оказалось, что Хок уехал в Рим на конференцию. Узнав, что его возвращение ожидалось только через несколько дней, Роберт и Китти поездом приехали в Копенгаген, где провели три дня с Нильсом Бором. Когда они вернулись в Париж, Шевалье уже был на месте. Он настоял, чтобы в свой последний вечер в городе Оппенгеймеры приехали к нему на ужин. Это приглашение возымеет роковые последствия. По запросу Стросса офицеры службы безопасности посольства США в Париже следили за передвижениями Оппенгеймера по городу и получили из его отеля список всех телефонных звонков. Посольство в Париже доложило, что «Шевалье, известный своей неблагонадежностью и подозреваемый советский агент, включен в список подозреваемых лиц полиции и секретных служб Франции».

С последней встречи Шевалье и Оппенгеймера и до 7 декабря 1953 года прошло больше трех лет. Последний раз они встречались в Олден-Мэноре осенью 1950 года, куда Хок приехал в поисках передышки после болезненного развода с Барбарой. В то же время старые друзья поддерживали сердечную переписку, частью которой стало своеобразное рекомендательное письмо, в котором Роберт по просьбе Хокона вкратце изложил то, что сообщил КРАД об инциденте с Элтентоном. Письмо не помогло Шевалье вернуть должность в Беркли, однако он в любом случае был благодарен другу за помощь. В ноябре 1950 года, после того как Госдепартамент США отказался выдать ему американский паспорт, Шевалье приехал во Францию по паспорту гражданина Франции. В Париже он постепенно встал на ноги, работал переводчиком ООН и писал беллетристику. Когда он женился на тридцатидвухлетней Кэрол Лэнсберг родом из Калифорнии, Оппенгеймеры прислали ему в подарок привезенную с Виргинских островов салатницу из красного дерева.

Оба друга предвкушали приятную встречу. Роберт и Китти прибыли к дому Шевалье по адресу Рю-дю-Мон-Сени, 19 у подножия холма с базиликой Сакре-Кер, сели в старый решетчатый лифт и поднялись на четвертый этаж. Хок и Кэрол сердечно приветствовали гостей. Не прошло и пары минут, как пары чокались бокалами в маленькой гостиной с книжными полками вдоль стен. Шевалье приготовил на ужин свои знаменитые блюда и подал великолепный салат в чаше из красного дерева. К десерту Шевалье открыл бутылку шампанского, и после нескольких тостов Оппи и Китти расписались на пробке.

Оппенгеймер вел себя непринужденно и с иронией рассказывал о своих встречах с вашингтонскими персонажами вроде Дина Ачесона. Разговор ненадолго остановился на Юлиусе и Этель Розенберг, казненных по приговору суда за атомный шпионаж. Шевалье поделился озабоченностью за сохранность своего места переводчика в ЮНЕСКО. Так как он не отказался от американского гражданства, его могли заставить пройти проверку на благонадежность по стандартам правительства США. Оппенгеймер предложил посоветоваться с Джеффрисом Вайманом, другом Роберта по Гарварду, который служил в Париже атташе американского посольства по науке.

После полуночи перед самым уходом Оппи, вдруг став малоразговорчивым, повернулся к Хокону и заявил: «В ближайшие несколько месяцев меня не ждет ничего хорошего». Возможно, он предчувствовал грядущие неприятности. Как бы то ни было, Роберт не попытался объяснить свою реплику. На пороге Шевалье заметил, что друг одет недостаточно тепло, быстро вернулся в квартиру и подарил ему итальянский шелковый шарф. Оба не подозревали, что их дружба станет предметом дисциплинарного разбирательства.

Пока Оппенгеймеры путешествовали по Европе, Борден приступил к написанию краткой записки для прокурора. В ее основу легла информация из личного дела Оппи, которое Стросс позволил Бордену взять в секретной части КАЭ. Борден был в восторге от порученной миссии и постоянно советовался со Строссом. Потеряв в мае 1953 года работу в Объединенном комитете по атомной энергии, Борден нашел новую должность в программе разработки ядерных подводных лодок компании «Вестингауз» в Питсбурге. Борден горячо благодарил Стросса за «заботу». Изучив вечерами совершенно секретное досье КАЭ на Оппенгеймера, Борден к середине октября 1953 года подготовил черновик письма, который отправил Дж. Эдгару Гуверу 7 ноября. Справка ФБР, содержавшая ту же информацию, была слишком громоздкой и невнятной. Борден сумел уместить главные пункты обвинения против Оппенгеймера на трех с половиной страницах текста, отпечатанного через один интервал, и придать им четкость. Он сделал шокирующий вывод. Упорядочив свидетельства о связях Оппенгеймера с коммунистами и проанализировав совокупность рекомендаций ученого по ядерному оружию, Борден заключил, что «Дж. Роберт Оппенгеймер, скорее всего, является агентом Советского Союза».

Когда именно Стросс узнал, что Борден закончил работу над письмом, доподлинно неизвестно. Стросса никто официально не информировал, пока Гувер не передал 27 ноября текст письма министру обороны Уилсону и президенту. Однако 9 ноября Стросс добавил в свою папку записку, свидетельствующую, что он наконец прочитал письмо Бордена. «Насколько я помню, — написал он, — в докладе ФБР от 27 ноября 1945 года о советской шпионской деятельности говорилось, что “еще в декабре 1940 года наблюдением были установлены тайные встречи группы лиц, включавшей в себя Стива Нельсона, Хокона Шевалье, секретаря коммунистической организации в Калифорнии Уильяма Шнайдермана и ДРО”. Совершенно ясно, что эта информация была добыта путем прямого наблюдения».

Тридцатого ноября, получив письмо в официальном порядке, Стросс добавил в личный архив еще одну запись, говорившую, что главной уликой против Оппенгеймера служило дело Шевалье: «Важным моментом является то, через какое время после инцидента О [Оппенгеймер] сообщил о нем Г [Гровсу] и есть ли основания подозревать, что О было известно об осведомленности Г насчет инцидента еще до того, как О доложил о нем». Вопрос в самом деле интересный, но так как никакого подтверждения, что Гровс знал о беседе Оппенгеймера с Шевалье до того, как о ней рассказал Оппи, нет, причем свидетельство об этом самого Гровса имеется в анналах ФБР, главный вопрос связан с запиской Стросса. Выходит, он заранее знал, в чем будет состоять суть дела Оппенгеймера?

Осенью 1953 года Вашингтон захлестнула охота на ведьм. Карьеры сотен госслужащих рушились из-за надуманных обвинений. Никто, даже сам президент, не желал вставать на пути сенатора Джозефа Маккарти. 24 ноября 1953 года сенатор от Висконсина выступил с яростной речью, транслируемой по радио и телевидению, в которой обвинил администрацию Эйзенхауэра в «плаксивом, бесхребетном примиренчестве». На следующий день Ч. Д. Джексон сказал репортеру «Нью-Йорк таймс» Джеймсу Рестону, что, на его взгляд, «Маккарти объявил войну президенту». Когда колонка Рестона на следующее утро процитировала слова Джексона со ссылкой на анонимный источник в Белом доме, референт Эйзенхауэра открыто отчитал Джексона, утверждая, что подобные разговоры «еще больше отталкивают Маккарти и его союзников от голосования за президентскую программу». Джексон был возмущен «катастрофическим примиренчеством» перед лицом агрессивных нападок Маккарти. «Смутные ощущения недовольства “отсутствием лидерства”, — написал Джексон в своем дневнике, — которые я много месяцев испытывал и неизменно подавлял, резко заявили о себе на этой неделе, и это меня очень пугает». В разговоре с главой президентской администрации Шерманом Адамсом он предположил, что «скандальное поведение Маккарти заставит прозреть некоторых советников президента, похоже, считающих сенатора добродушным парнем».