Они спорили еще некоторое время. Паш пытался шутить, говоря: «Я не настаиваю (ха-ха), но…»

«Вы настаиваете, — отрезал Оппенгеймер, — но этого требует ваша работа».

В конце беседы Оппенгеймер вернулся к своим подозрениям насчет профсоюза FAECT: главное, что «там происходили вещи, за которыми следовало бы проследить». Он даже предложил: «Не помешало бы внедрить человека в местное отделение FAECT и посмотреть, что он сможет узнать». Паш немедленно ухватился за эту идею и спросил, знаком ли Оппенгеймер с кем-либо из членов профсоюза, кто мог бы стать осведомителем. Роберт ответил «нет» и добавил, что знает только, что председателем является «парень по имени [Дэвид] Фокс».

Затем Оппенгеймер заверил Паша, что, как начальник Лос-Аламоса, уверен: у него «на сто процентов все в порядке. <…> Так правильно будет сказать, я думаю», и прибавил: «Я всецело согласен, чтобы меня расстреляли, если я что-то сделал не так».

Когда Паш упомянул, что, возможно, приедет в Лос-Аламос, Оппенгеймер пошутил: «Мой девиз — Бог в помощь». Перед уходом Оппенгеймера записывающее устройство перехватило бормотание Паша: «Желаю удачи». Оппенгеймер ответил: «Большое спасибо».

Оппенгеймер повел себя странно и в итоге с катастрофическими для себя последствиями — подал сигнал тревоги о шпионаже, обвинил Элтентона, дал описание безымянного «безвинного» посредника и сообщил, что этот невиновный посредник вступал в контакты с другими учеными, тоже невиновными.

Не следует забывать, что втайне от Оппенгеймера разговор был записан и расшифрован. Материал подшили к досье Оппенгеймера, и хотя впоследствии он утверждал, что его слова о контактах (о двух или трех, неясно) были неточны, и назвал это «сказкой про белого бычка», так и не смог объяснить, зачем это рассказывал, не сумел доказать, когда говорил правду, а когда лгал, — во время разговора с Пашем или после. Такое впечатление, что Роберт непроизвольно проглотил бомбу с часовым механизмом, которая взорвется через десять лет.

После разговора с Оппенгеймером Паш, Лансдейл и Гровс поняли, что столкнулись с серьезной проблемой. 12 сентября 1943 года Лансдейл пригласил Роберта на еще один длительный откровенный разговор. Прочитав протокол предыдущего опроса Оппенгеймера, он решил докопаться до самой сути шпионских контактов. Новая беседа тоже тайно записывалась.

Лансдейл начал с явной попытки лести: «Хочу заявить без малейшего намерения польстить вам… что вы, вероятно, самый умный человек, с кем мне доводилось встречаться». Затем контрразведчик признал, что был не до конца откровенен с ученым во время предыдущих бесед, но теперь готов «говорить совершенно открыто». Лансдейл объяснил: «Нам с февраля известно, что некоторые лица передают советскому правительству сведения об этом проекте». По его словам, Советы были в курсе масштабов проекта, знали об объектах в Лос-Аламосе, Чикаго и Оук-Ридже и в целом имели представление о графике работ.

Новость по-настоящему шокировала Оппенгеймера. «Могу сказать, что я об этом не слышал, — заявил он Лансдейлу. — Я знаю об одной попытке получения информации в прошлом, но я не могу… не помню дату, хотя старался ее вспомнить».

Разговор вскоре перешел на роль Компартии, оба признали, что слышали о партийной директиве — любой выполняющий секретную работу член партии должен покинуть ее ряды. Роберт заметил, что его брат Фрэнк разорвал связи с партией. Более того, полтора года назад, начав работу в рамках проекта, Роберт попросил жену Фрэнка Джеки прекратить общение с членами КП. «Послушались ли они меня на самом деле, я не знаю». Роберт признался, что его тревожили друзья брата — «очень левые, и я считаю, что участие в собраниях их ячейки не всегда можно назвать полезными контактами».

Лансдейл со своей стороны объяснил, каким он видит подход к вопросам безопасности. «Вы не хуже меня знаете, — сказал Лансдейл, — как трудно доказать наличие коммунистических взглядов». К тому же главная задача состояла в создании «изделия», и, по мнению Лансдейла, политические настроения сотрудника не играли роли, если только не мешали работе. В конце концов, все одинаково рисковали жизнью, стремясь вовремя создать бомбу, и «мы не хотели бы удушить [проект] заботой о его охране». Однако, если человека подозревали в шпионаже, требовалось решение — то ли отдавать его под суд, то ли попросту снять с проекта.

После такого вступления Лансдейл напомнил Оппенгеймеру о том, что тот рассказал Пашу об Элтентоне. Оппенгеймер еще раз повторил, что не считает правильным называть имя человека, передавшего предложение Элтентона. Лансдейл заметил, что Оппенгеймер говорил о «трех сотрудниках проекта», на которых выходил посредник, и что все «в принципе, послали его к черту». Оппенгеймер подтвердил, что это правда. Лансдейл спросил Оппи: может ли он быть уверен, что Элтентон не выходил на других ученых. «Нет, — ответил Оппенгеймер. — Я не могу этого знать». Он выразил понимание, почему Лансдейл так стремится вскрыть канал первой попытки выхода на ученых, но по-прежнему не захотел вмешивать в это других.

«Я не решаюсь назвать другие имена, потому что не считаю остальных известных мне людей в чем-либо виноватыми. <…> Они не из тех, кого можно как-то привязать к этому делу. То есть я чувствую, что в этом нет никакого порядка и системы». Поэтому он счел «справедливым» не называть имя посредника «из чувства долга».

Сменив тему, Лансдейл попросил Оппенгеймера назвать имена тех сотрудников проекта в Беркли, кого он считал настоящими или бывшими членами Компартии. Оппенгеймер назвал несколько фамилий. Во время последнего визита в Беркли он узнал, что членами партии были Росси Ломаниц и Джо Вайнберг. И секретарша Джейн Мьюр. Из числа сотрудников Лос-Аламоса некоторое время состояла в партии Шарлотта Сербер. В отношении своего друга Боба Сербера он сказал: «Я допускаю такую возможность, но точно не знаю».