После зимних каникул началась самая трудная и решающая третья четверть, тем не менее, общественная жизнь в школе бурлила; как и везде, в нашем классе был «актив» и «пассив» в отношении общественной работы; я, естественно, относился к пассиву – каких-то талантов у меня не было, да и жалко было тратить время на кружки, спевки, самодеятельность; однако комсомольские поручения нужно было выполнять, и я выбрал доклад, посвящённый жизни Бетховена, о котором до этого ничего не знал, кроме его заздравной песни: «Налей, налей бокалы полней…»; времени на подготовку было достаточно и я, взяв литературу в библиотеке, стал читать; оказалось, что его биография очень интересная, и я увлёкся; посоветовался с мамой, составил план доклада, подработал текст; дома несколько раз прочитал маме на время, и сделал 30-минутный доклад перед публикой в спортзале; после доклада Софа Ясногородская и Женя Флеккель в четыре руки сыграли что-то из Бетховена; всё прошло нормально, публике понравилось; в студенческие годы, благодаря влиянию моего товарища Гены Ковалёва, я на концертах симфонической музыки в ростовской филармонии ближе познакомился с творчеством Бетховена; в 1959 г., уезжая на работу в Красноярск, купил пластинки с моими любимыми симфониями – третьей, пятой и девятой, увёз с собой и часто слушал их. Как-то поручили мне сделать доклад о неевклидовой геометрии Лобачевского; самостоятельный разбор материала оказался трудным, но я справился; после доклада у доски ответил на все вопросы слушателей и сам получил большое удовлетворение, в т.ч. от знакомства с биографией великого учёного.

В конце февраля 1953 г. целыми днями радио передавало музыку и сводки о болезни Сталина, а пятого марта в день его смерти все классы построили в школьном коридоре; нам вдалбливали: «общественное выше личного, а Сталина следует любить больше родителей»; многие искренне плакали, была минута молчания, речей не было; затем учеников отпустили домой; на улицах из репродукторов постоянно неслась похоронная музыка, все дни до девятого марта проходили в этих адских, душу раздирающих звуках; впечатление о смерти Сталина в нашей семье было очень сильное, глубокое и горестное; папа неожиданно для себя, сидя за столом, разрыдался, затем быстро зашёл в уборную и заперся, долго там находился, плакал; папа не любил ничьих слёз – ни чужих, ни собственных, – но, наверное, без этого трудно было даже ему самому объяснить меру потрясения; он плакал не от горя, не от жалости к умершему, это не были сентиментальные слёзы, это были слёзы потрясения; в его жизни что-то так перевернулось, потрясение от этого переворота было таким огромным, что оно должно было проявиться как-то и физически, в данном случае судорогой рыданий, которые некоторое время колотили его; нам было слышно, все в квартире притихли.

Возвращаюсь к спорту. Волейбол стал культивироваться в посёлке сразу после войны; большой драгоценностью был мяч, и если кто-то позволял себе коснуться его ногой, тому крепко за это доставалось, его часто выгоняли с площадки; сетка была самодельная, но качественная и с тросом. С приездом на каникулы студентов волейбольные баталии в школьном дворе продолжались до самой темноты; особенно массовым стал волейбол с появлением в продаже настоящих мячей, которых школа закупила в достатке; наш Иван Матвеевич был отличным игроком и поддерживал моё увлечение; из девятиклассников, благодаря своему высокому росту, играл в волейбол я один, и старшие принимали меня в свои команды; особенно хорошо получалась игра на 4-м и 2-м номерах в нападении, в защите – слабее; игрокам, стоящим на четвёртом и втором номерах нравились мои набрасывания с 3-го номера, когда я был у сетки; стоя в центре на шестом номере, я внимательно подстраховывал нападающих при ударе или блокировании, следил за возможной «покупкой» со стороны противника; желающих поиграть было много, поэтому играли «на вылет»; тогда же впервые услышал от взрослых, что можно играть «на интерес», например, на дюжину пива (но, конечно, не для учеников); кто не попадал на площадку, играли в кружок, отрабатывали точные и сильные удары; но всё это на школьной площадке, а однажды на городском стадионе состоялся матч по волейболу между «Наукой» из Свердловска и сборной Рубцовска; свердловчане, в основном студенты УПИ, среди которых, возможно, был высокорослый и отличный игрок Борис Ельцын, показали класс игры, разгромив вчистую сборную нашего города.

Летом я с ребятами много времени посвящали баскетболу; мы привели в порядок площадку, разметили её и почти каждый вечер играли команда на команду; помню, в первые дни сентября начались игры между классами, и чтобы обыгрывать десятиклассников, я купил в КОГИЗе небольшую только недавно изданную маленькую книжонку по методике игры в баскетбол; с Виталием внимательно изучили содержание и иллюстрации, взяли на вооружение ряд приёмов (обводку, финты, заслоны, броски и пр.), стали разучивать их на тренировках; эта купленная мною книжонка была личинкой – вот в этом её назначение; из личинки же родится мысль; особое внимание уделяли зонной защите, передачам, быстрым проходам под кольцо, броскам издалека; у меня был свой коронный приём: я бежал с мячом рядом с боковой линией до самого угла, а защитники, естественно, не нападали и ждали, когда я передам мяч другому нападающему или сам начну входить в зону под щит; на самом деле я с угла в прыжке одной рукой широким крюком (драйв) через голову сильно посылал мяч прямо в кольцо; отрабатывая этот приём на тренировках, я добивался 80% попаданий; у Виталия, капитана нашей команды, который часто увлекался индивидуальной игрой, лучше получались результативные проходы под кольцо; фактически в это лето мы стали настоящими фанатами игры; преданность идее, как это называла моя мама, укоренилась во мне глубоко; я понимаю, это звучит как сентиментальная банальность, но это действительно так; мы влюбились в баскетбол, и нам не надо никакого другого – шахмат, марок, самодеятельности, мы в основном были «пассив»; часто вместо того, чтобы после уроков идти домой, случалось нам так увлечься игрой в баскетбол, что мы ничего больше не замечали; и пока кто-то из родителей ребят, живших возле школы, не накрывал нас на месте преступления, игра не оканчивалась; естественно, наш класс лидировал в своей школе по баскетболу. Однажды Иван Матвеевич организовал нам встречу с командой из городского техникума на их поле; в упорной борьбе мы проиграли, но это не главное; судил матч их тренер, великолепный баскетболист, недавно прибывший из Омского института физкультуры; он после игры дал нам несколько полезных советов и показал ряд новых приёмов; нас очень удивил один его фокус: с места штрафного он укладывал мяч на свою огромную ладонь и движением лишь кисти, бросал и попадал в кольцо, потрясающе! А эта книжонка о баскетболе была для нас маленьким ритуалом, важным для меня, я её хранил все школьные годы, а потом взял с собой в Ростов.

Летом 1953 г., несмотря на то, что мы все уже давно были взрослыми комсомольцами, профком завода, в целях оздоровления будущих десятиклассников, а также, чтобы они не шатались в жарком и пыльном городе, организовал одну смену в пионерском лагере для большой группы великовозрастных «пионеров-переростков»; воспитателем нам приставили молодого мужчину, ходил он ещё в военной форме, оставшейся после службы в армии; от него мы много нового узнали о «настоящей жизни», в том числе после его службы в армии, в которой было «море азарта и лёгкой наживы»; мы заслушивались его задушевным повествованием, исполнением блатных песен, анекдотов; досуг наш был разнообразным, часто проходили футбольные матчи на первенство лагеря; хорошо помню лагерного аккордеониста, который несколько раз разрешал мне поиграть на аккордеоне и я без нот, не знал их никогда, с большим трудом впервые в жизни подобрал музыку и разучил песню о Ермаке: «…На диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой…», и совсем неплохо получилось.

На мой взгляд, написанное простым и доходчивым языком, производит самое сильное впечатление и его легче понять; впрочем, мне не совсем удобно высказывать своё мнение по этому поводу; «Острое копьё, – гласит пословица древних воинов, – не нужно точить»; на этом основании я осмеливаюсь надеяться, что правдивое изложение, каким бы странным оно не было, не нужно приукрашивать высокопарными словами. К чему я это, а вот к чему. Однажды, когда лагерь посетили приехавшие на каникулы студенты, мы совершили вылазку с ночёвкой; ушли от лагеря на 10км и на колхозном поле, где уже окончили сенокос, стали в траве находить и объедаться крупной земляникой; к вечеру остановились возле небольшого озера, где решили организовать ночлег; был прекрасный июльский закат солнца, когда оно и видней и шире, чем днём; мы искупались, затем разожгли костёр, поужинали и легли спать поблизости от костра; ночь была тихая и тёмная, хоть глаз выколи, такие ночи нередко бывают во второй половине июля; в степи за день земля прогревается так сильно, спать на ней совершенно безопасно, но чтобы к утру, когда воздух охлаждается, не простыть, решили оставлять двух человек дежурить посменно и поддерживать костёр в течение двух часов (дозор); среди ночи я проснулся, услышав ржание лошади, и затем раздался дрожащий испуганный голос одного из дежуривших у костра: «Стой, кто? Стой, кто идёт?»; все ребята сразу проснулись и встали; оказалось, что к нам на огонёк подошёл колхозный пастух и попросил закурить; посмеялись мы вместе с ним над испуганными дежурными; уже начало светать и спать не хотелось; вскоре спустились по тропинке к озеру, стали умываться, увидели, что из камышей выплыл чирок; один из студентов, долговязый Боря, стал быстро раздеваться и со словами: «Хорошо бы зажарить чирка на завтрак», кинулся в воду и поплыл за ним; затем мы увидели потревоженную шумом утку, которая вывела из камышей на водную гладь утят, ещё не умеющих летать; тем временем Боря уже подплывал к чирку и пытался ухватить за лапку, мечтая насладиться вкусной уточкой, обжаренной на костре; мы наблюдали с берега, полагая, что это место глухое и безлюдное; как вдруг увидели идущего к озеру мужика с рыболовными снастями, подойдя к нам, он спросил: «Зачем кто-то пугает хозяйских утят?», и мы хором крикнули Боре, чтобы он быстро вылез из воды, не хватало нам позора; когда ему сообщили, что утята не дикие, как вначале мы подумали, а хозяйские, он потихоньку стал отходить подальше от мужика; так закончился наш поход «в ночное». И наконец, я лишь вскользь упомянул о подобных лагерных событиях, многие из которых чрезвычайно любопытны; но основное время всё же, уделялось спорту; жаркие баталии шли на теннисных кортах, хотя ракетки были лишь у некоторых и они в целях сохранности никому их не давали, а остальные ребята играли фанерными ракетками и неплохо; устраивались шахматные турниры; в лагере впервые я познакомился со штангой и боксом; физруком в нашу смену работал черноволосый Михаил Эпштейн, 30-летний заводчанин, очень сильный, коренастый и плотный мужчина, который легко «баловался» двухпудовой гирей, выжимал её более 50 раз; Миша, как мы его звали, устроил деревянный помост и приглашал всех поднимать настоящую штангу; я тоже попробовал, но не смог взять даже минимального веса; штангу мне пришлось осваивать позже в студенческие годы, и об этом интересном опыте как-нибудь напишу.

В лагере работал воспитатель Фёдор Петрович, преподаватель физкультуры из техникума; это был прекрасного телосложения сильный, настоящий атлет, и он организовал в лагере бокс; ещё до приезда в Рубцовск чемпионов страны Королёва и Щербакова, я был знаком с английским боксом по литературе, когда прочёл в шпионском романе о поединке боксёра с японцем, мастером джиу-джитцу; теперь мы натянули канаты, привязанные к четырём берёзам по углам, и соорудили ринг на травянистой лужайке; боксировал Ф.П. прекрасно, всех побеждал, даже в жестоком бою физрука Михаила Эпштейна; затем пригласил новичков надеть настоящие боксёрские перчатки со шнуровкой; сначала я наблюдал за другими ребятами, но когда увидел, что эти бои просто обучение и тренировка, решил попробовать; я боксировал с Ф.П. и через некоторое время он стал наносить мне удары в грудь всё сильнее и сильнее, это начало походить на избиение, а когда он ударил мне в лицо, я психанул и, «боксируя не по правилам», злой, попёр в атаку на него, смело размахивая кулаками; он не ожидал такой наглости от пассивного вначале и неумелого «боксёра», стал защищаться, но мне удалось ударить его в лицо и случайно разбить нос, из которого хлынула кровь; я страшно перепугался; Ф.П. ушёл с ринга, сказав что-то ругательное по поводу моего неумения драться; мне было стыдно, я с помощью ребят снял перчатки и быстро удалился в расположение нашего отряда, а к рингу уже больше не подходил. И ещё. Ф.П. был красавцем, и школьные старшеклассницы на него заглядывались; помню, ещё ранее, когда я в возрасте 15 лет был в третьем отряде, в старшем женском отряде была красивая и рано созревшая девятиклассница Лиля Бубликова; все шушукались о том, что она, с счастливым видом по ночам ходит в палатку к Ф.П.; «но, если б счастье заключалось в телесных удовольствиях, мы бы называли счастливыми быков, когда они находят горох для еды»; и однажды во время лагерных соревнований по лёгкой атлетике, в нашем присутствии, кто-то из воспитателей спросил его, почему Лиля, злоупотреблявшая утехами любви, прекратила ночные посещения, на что физрук ответил, дословно: «Нужно же мужу что-то оставить»; после окончания школы она училась в Киеве, вышла замуж за сына крупного партийного босса из ЦК партии, нарожала ему детей. В нашей школе однажды случилось ЧП: родная сестра Энки Басина, одного из лучших школьных штангистов, которая училась в девятом классе, родила ребёнка; по этому поводу с негодованием говорили учителя и директор школы, собирали педсовет; об этом «диком» случае сообщили в Гороно, вся школа осуждала школьницу, её хотели исключить из школы (или исключили?) и т.п.; мой папа однажды был приглашён в гости к Басиным и сфотографировал трёхмесячную черноглазую очень красивую малышку, рассказал нам дома, что поздравил её маму и посоветовал не обращать внимание на пересуды; когда папа отпечатал фотографию, все друзья моих родителей увидели этого замечательного ребёнка; его мама на следующий год продолжила учёбу и успешно окончила школу; впрочем, это к моему рассказу не относится.

Возвращаюсь к пионерлагерю. Особенно интересными были баскетбольные матчи, поскольку за предыдущие два года многие ребята «прикипели» к этой игре; в финале турнира на кубок лагеря и приз (большой торт, испечённый поваром), наша команда, в которой основными нападающими были Виталий Муха и я, в ожесточённой борьбе должна была победить; в последней десятиминутке в высоком прыжке, я старался забросить мяч в кольцо, но защитник, совершенно не умышленно, во время борьбы под щитом, когда я был в прыжке, схватился за моё ухо, дёрнул и надорвал мочку; от нестерпимой боли слёзы заполнили глаза и я остановился; подбежали ребята, увидели, что ухо внизу надорвано и из ранки сначала сочилась кровь, а затем стала выделяться только прозрачная жидкость; как пояснил позже врач, это была лимфа (сукровица); но надо было доигрывать матч до конца; я заклеил ранку листочком берёзы и продолжал играть, хотя жжение было ужасное, никак его нельзя было унять; приз мы выиграли, а ухо заживало долго.