Возвращаюсь к комсомольскому собранию в школе. Внезапно прибывшие на собрание Марченко и Фертман, выслушав выступающих, поняли, к чему дело идёт; Борис Фертман с той спокойной уверенностью, которая была для него столь характерна, а Дмитрий Марченко более эмоционально выступили и пояснили собранию: «Модылевский первый в школе заслужил значок БГТО и является чемпионом школы № 9 по лёгкой атлетике в своей возрастной категории, его надо обязательно принять в комсомол»; этим заявлением они быстро вправили мозги чересчур ретивым деятелям комсомольского бюро и ломоносовым; с мнением членов комитета все согласились и проголосовали за; но будущее показало, что могло произойти и худшее; через неделю принятых на собрании новоиспечённых комсомольцев должны были утверждать на бюро райкома ВЛКСМ; однако историк Геродот лишил меня и этой призрачной надежды: к несчастью, я получил очередную двойку. «Положим, – думал я, – я плохо запоминал даты, имена царей, цариц и других, но зачем он мучит меня, больше, чем других, ставит двойки; только и думает всю жизнь, – прошептал я, идя из домой школы, – как бы мне сделать неприятности; он очень хорошо видит, что мне это трудно даётся, но выказывает, как будто не замечает, противный человек; возможно, и историк, но малокалиберный, и лицо его, и чёрный костюм, и бездушное отношение к ученикам – какие противные!»; думал, что с этой двойкой меня не утвердят; на душе стало как-то безразлично, но вместе с ребятами пошёл в райком; на обсуждение нас не пригласили, мы сидели в приёмной и ждали; вышел член бюро и объявил, что всех утвердили, можно расходиться; теперь вспомнился анекдот из брежневских времён, когда в партию насильно затягивали рабочих (всё же, Гегемон!); на одном заводе в цехе работал цыган и однажды пришёл секретарь парткома агитировать его вступить в партию, мол, передовик производства и т.д.; цыган отказывался, говорил, что не достоин, но друзья всё-таки уговорили, и на партсобрании приняли его в партию; придя на работу после утверждения в райкоме, цыган сообщил, что его там не утвердили. «Как? Почему? Ты же передовик!»; рабочий рассказал, что при обсуждении один член райкома спросил: «А не ты ли играл на баяне во время свадьбы батьки Махно?», ну, я и ответил, что да, играл; рабочие удивились, спросили: «Неужели ты не мог сказать, что ты не был на этой свадьбе?», на что цыган своим товарищам ответил: «Как я мог соврать, если этот член райкома сидел там же рядом с батькой».

Вот и я сказал, что хотел сказать на этот раз, но тяжёлое раздумье одолевает меня; я был бы глубоко неправ, если бы валил всё на учителей; может, не надо было говорить этого; ведь осуждая других, надо судить и себя; может быть то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин, которые бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть высказываемы, чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который не надо взбалтывать, чтобы не испортить его. С кадрами учителей в новой школе было сложно; основы химии преподавал маленького роста, вечно неряшливый «Сашка-химик»; лицо его, заросшее двухдневной щетиной, было в оспах; даже белки глаз у него были какие-то нечистые; однажды мы случайно застукали его после уроков в классе, когда он сливал спирт из спиртовок в стакан, чтобы выпить; да и позже мы видели его в сильном подпитии; тогда нам стало ясно, почему он часто в школьном дворе ходил, пошатываясь, и от него часто несло перегаром; какой же тут авторитет учителя; а мы обнаглели, стали его выпившего обзывать, он бегал за нами по школьному двору с угрозами.

Помню ещё, на дворе конец апреля; после того, как вскрылся Алей и сошёл снег, долго ещё стояли холода; всё развивалось медленно, вяло, словно нехотя, шаг вперёд – два назад; но уже в начале мая весеннее солнышко весело светило в окна класса, как-то раз во время перемены из-за духоты в классе (отопление ещё не отключили) мы распахнули окна и любовались картиной: в ясный солнечный майский день вдали на фоне синего неба со второго этажа хорошо были видны снежные шапки алтайских гор и высочайшая вершина горы Белухи; прозвенел звонок, зашла в класс учительница и сказала: «Закройте немедленно окна, простудитесь, это вам не май месяц!», все засмеялись вместе с учителем. Весна том году пришла как-то разом, внезапно; вскоре начался ледостав; ниже Рубцовска по течению Алея образовались большие заторы и сапёры начали взрывать лёд толовыми шашками; мы часто в эти апрельские дни приходили на берег и наблюдали за взрывами и движением льдин – картина очень живописная, можно было подолгу любоваться прекрасным зрелищем; льдины разного размера отрывались от берега и некоторые смельчаки плавали на них, упираясь баграми в дно; нередко это кончалось тем, что льдина раскалывалась, ребятам приходилось купаться в ледяной воде; газеты писали о том, что многокилометровые заторы в низовьях Оби, когда огромные тяжёлые льдины громоздились одна на другую, подпирая реку, создавали большие проблемы северянам; уровень воды повышался, затапливались деревни и сёла.

Смотри, как на речном просторе,

По склону вновь оживших вод.

Во всеобъемлющее море

За льдиной льдина вслед плывёт.

(Фёдор Тютчев).

Мне нравилось встречать пробуждение природы; я бывал рад в это время года, чувствовал себя очень хорошо; как поётся в известной песне:

Приходит время, с юга птицы прилетают.

Снеговые горы тают и не до сна.

Приходит время, люди головы теряют,

И это время называется весна.

Почти все экзамены после 7-го класса я сдал на тройки, кроме географии, её сдал на четвёрку, а конституцию сдал на пять, и эта единственная из всех оценок переходила в аттестат зрелости; так что отметки точно соответствовали моему отношению к учёбе, поскольку основным времяпровождением были игры с ребятами и спорт; только по вечерам, придя домой, приходилось отвечать на неприятные вопросы мамы о выполнении своих обязанностях по дому и в школе; меня это огорчало, но с огорчениями такого рода мальчишки обычно справляются без труда; как-то в пятом классе папа по своей привычке хотел меня за что-то отлупить, но увидев в моих руках молоток, не посмел это сделать, и с тех пор он больше никогда не поднимал на меня руку.

Мой папа ещё со студенческих лет, проведённых в Одессе, увлекался фотографией, и наши семейные фотоальбомы, которые я любил рассматривать, многое поведали мне о жизни родителей и старшего брата; папа часто фотографировал аппаратом «Фотокор», снимал на пластинки и печатал контактным способом; ещё работая на ХТЗ и знакомясь с американскими и немецкими техническими журналами, он мечтал о плёночном фотоаппарате, и в 1945 г. в Москве на толкучке купил немецкую цейсовскую «Лейку», очень дорожил ею и не давал пользоваться ни Виктору, ни мне; папа был одним из лучших (а может быть даже лучший) фотографов на АТЗ, участвовал в создании фотолетописи завода, всегда снимал демонстрации; дома папа снимал всю семью и непременно Тихоновну; я помогал ему проявлять плёнки в бачке и печатать фотографии при помощи увеличителя; в раннем возрасте с отцом у меня было мало общего, и виделись мы только урывками, но уже в седьмом классе мы сблизились благодаря моему увлечению фотографией; я начал самостоятельно фотографировать широкоплёночным зеркальным аппаратом «Комсомолец»; этим аппаратом снимал в основном домашних и друзей, с которыми ходил на природу в Забоку; в восьмом классе папа купил мне такую же зеркалку, как «Комсомолец», но более совершенную – фотоаппарат «Любитель», и я стал делать портреты и жанровые снимки, учился смотреть на объект съёмки как фотограф, т.е. «видеть картинку»; начал вырабатываться у меня фотовзгляд, т.е. доверительное общение с предметами, и, конечно же, – с личностями; хорошо помню, как я сделал однажды один из своих лучших снимков; это было осенью, в сентябре, когда мы, прощаясь с летом, посетили Забоку; я вообще любил осень с её яркими тонами, с её бодрящим воздухом, хорошо в Забоке в такую осень: природа отдыхает после жаркого и шумного лета, вокруг тишина и спокойствие; на опушке увидел большую берёзу, ствол и ветви которой сопротивлялись сильному ветру; с минуту я стоял и осмысливал, как это передать на фотографии; затем выбрал позицию, кадрировал красивое дерево и аккуратно нажал на затвор; это была моя первая «живая» фотография; глядя на неё, реально ощущался ветер; снимок также понравился папе, он похвалил меня; я думаю, что именно тогда, по всей вероятности впервые, во мне пробудилась любовь к природе, появилось желание снимать природу; «Нет правды без любви к природе, любви к природе нет без чувства красоты». (Яков Полонский). Летом после окончания восьмого класса, во время групповой поездки в горы (об этом будет написано ниже), папа доверил мне свою лейку и я сделал классные снимки; в дальнейшем на протяжении жизни я не расставался с фотоаппаратом и в итоге сейчас в моих альбомах большого формата хранится фотолетопись всей нашей семьи; этими фотографиями я теперь пользуюсь как путеводителем; сын Кирилл ещё в школьные годы «заболел» фотографией; он тоже в альбомах и компьютере имеет фотовидеолетопись своей семьи.

С фотоделом связан один смешной эпизод; летом после окончания первого курса института я приехал домой из похода по Кавказу, мы с папой стали на кухне печатать мои снимки, которых было очень много; ночью подошло время, когда нужно было добавить закрепитель в ванночку; обычно его хранили в большой тёмной бутылке из-под шампанского; мы не стали зажигать свет и в темноте подняли с пола бутылку, стали наливать закрепитель и к нашему ужасу обнаружили, что вылили подсолнечное масло. Кошмар! Полночи работали зря, все снимки испортились, а утром мама ещё устроила скандал из-за пролитого масла.

Летние каникулы я, как и многие дети заводчан, проводил в пионерском лагере «Песчаные борки»; он находился в 20 км от города и занимал довольно приличную территорию в степи с небольшими берёзовыми рощами; дети жили в армейских палатках, рассчитанных на восемь человек; недалеко находился общий умывальник с рукомойниками и далее за деревьями – сортир; в большое здание столовой отряды (с первого по десятый) ходили посменно; за длинным столом на лавках усаживалось 20 человек; питание было отменное, свежие продукты поставлялись из заводского подсобного хозяйства и из ближайшего колхоза «Сибирский пахарь»; перед обедом всегда ставился на стол большой чайник с кумысом, дети выпивали по стакану слабо-хмельного целебного напитка, благодаря чему в тихий час («мёртвый час», так мы его называли) хорошо спали, особенно те, кто выпивали как и я два стакана, поскольку некоторые ребята не хотели пить кобылье молоко; когда лагерь только открылся, нам пришлось много работать по обустройству, но не в тягость, т.к. ребят было много; мы полностью оформили линейку, сделали дорожки и места для каждого отряда с разметкой и снятием дёрна, построили стадион: круговую беговую дорожку, футбольное поле с воротами, волейбольную и теннисную площадки; кстати, теннисных ракеток тогда не было, вырезали их по форме из фанеры, сетку использовали волейбольную, мяч – теннисный; каждый день был насыщен событиями: пока не было футбольного поля, воротами служили две берёзы, играли команда на команду, я больше любил место правого инсайда в нападении; часто играл