Андрей закурил и продолжал, стараясь говорить спокойнее и яснее.

Когда он закончил, Еремеев помолчал немного, пытливо посмотрел на него и спросил:

— Значит, необходимо построить специальный цех, оборудовать аппарат для выпаривания соков, приобрести катер и шаланды. И на это потребуется полмиллиона.

— Да, — Андрей утвердительно кивнул головой.

— Предположим, — Еремеев снова внимательно посмотрел на Перова, — эти деньги вам дадут. Как вы будете их осваивать?

— Катер и шаланды построим, выпарной аппарат тоже сумеем сами сконструировать, — ответил Андрей. — Самое сложное — это выстроить здание под новый цех. Этого нам самим не осилить.

— Как же быть? — строго спросил Еремеев.

— Надеемся на вашу помощь, Василий Егорович, — ответил Андрей с лукавой искоркой в глазах.

— На мою помощь? — прищурился Еремеев. — Что я тебе, начальник стройтреста?

— Нет, но вы посоветуете начальнику стройтреста, — уже откровенно улыбнулся Андрей.

— Посоветуете… — Еремеев тоже улыбнулся, — очень обрадуют его такие советы.

Еремеев встал и, заложив руки за спину, несколько раз медленно прошелся из угла в угол и остановился против Андрея.

— Без Самоходова решать этот вопрос не будем. Он должен прилететь в ближайшие дни. Оставим до него. Надеюсь, поддержит ваш проект и сам убедит Кравцова. Со строителями поговорю… Бумаги свои, — он жестом остановил Андрея, — оставь мне до утра. Я вечером еще раз посмотрю их.

Возвратившись из командировки, Самоходов прежде всего вызвал Кравцова и спросил, как решен вопрос об обеспечении дубителями кожзавода.

— Я не стал решать этого вопроса до вас.

— Почему?

— Видите, Спиридон Матвеевич, — степенно объяснил Кравцов, — во-первых, я не убежден в реальности фантазий Перова, изложенных в проекте, а главное — санкционировать эти затраты, игнорируя произведенное вами ранее распределение лимитов, почел нарушением финансовой и служебной дисциплины.

— Я всегда ценил вас за аккуратность и дисциплинированность, — подавляя возникающее раздражение, сказал Самоходов, — но тут ваша дисциплинированность перешла в казенщину. Неужели вы не смогли по существу разобраться в их проекте, не поняли, как я к нему отнесусь?

— Извините, — преувеличенно вежливо возразил Кравцов, — я забыл ваше восхищение трубой и поэтому…

— Не трубой, — резко оборвал его Самоходов, — а людьми, решившими, не дожидаясь нас с вами, трудный вопрос о восстановлении трубы. Поймите, что все якобы опрометчивые решения Перова оказались верными, потому что он опирается на коллектив.

— Понимаю. Коллективное творчество, — выразительно протянул Кравцов.

Самоходов побагровел. Он встал, с шумом отодвинув кресло. Кравцов тоже встал. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Потом Самоходов сказал:

— Мой совет вам… включиться в это коллективное творчество. Пока не поздно.

Работа в студии Людмиле понравилась. Прежде всего ее там очень приветливо встретили. Художественный руководитель, бывший оперный бас Гореглядов, высокий, массивный старик с большой лысиной, обрамленной вихрами медно-красных волос, познакомил ее с остальными работниками студии. Все они радушно поздоровались с новой пианисткой, а солист-тенор Белоцветов даже приложился к ручке Людмилы, взглянув при этом на нее весьма пристально выразительными карими глазами.

— Брависсимо, Юрий Гермогенович, — зашептал Белоцветов, отводя художественного руководителя в сторону, — где вы такую мадонну заполучили?

— Я, батенька, старый ловец человеков, — самодовольно ответил Гореглядов, — знаю, кого уловить. Играет она, правда, несколько по-любительски, школы не чувствуется. Ну, ничего. Ревекка Борисовна с ней поработает.

— Такой можно и недостаток школы простить, — заметил Белоцветов, откровенно любуясь Людмилой. — Вы знаете, Юрий Гермогенович, я, выступая с импонирующей мне аккомпаниаторшей, всегда чувствую большой творческий подъем.

— Да, возможно, — согласился Гореглядов.

Белоцветов с первого дня стал оказывать Людмиле особое внимание, но, впрочем, был очень почтителен и сдержан.

На концертах ему почти всегда аккомпанировала Людмила, и он, выходя раскланиваться на вызовы, — пел он недурно, и публика его хорошо принимала, — неизменно выводил за руку и Людмилу, давая понять ей, что относит значительную долю аплодисментов на ее счет.

Успев заметить, насколько артисты ревнивы к чужому успеху, Людмила была восхищена подобным великодушием.

Незаметно для себя она привыкла сопоставлять манеры, внешность и отношение к ней мужа и ее нового знакомого. Сравнение получилось не в пользу Андрея.

«Только в мире искусства еще сохранились настоящие люди — интересные, возвышенные, романтичные», — думала Людмила, противопоставляя «мир искусства», то есть кружок своих новых знакомых, всей остальной будничной и прозаической действительности.

Особенно сдружилась она с пианисткой Ревеккой Борисовной. Ревекка Борисовна жила недалеко от студии, и Людмила часто заходила к ней, иногда даже ночевала у нее, если концерт заканчивался очень поздно.