«Студеная… Как бы коров не загубить…» — подумал он, вернулся в помещение, раздул посильней пламя и подвесил на цепь, свисавшую с верхней балки над очагом, полный снегом котел. Снег подтаял, и котел сразу наполовину опустел. Натаскав еще снегу, парень спокойно ждал, пока нагреется вода. Потом разлил закипевшую воду в поильные ведра. Подкинув снега, чуть остудил ее, попробовал рукой. «Пожалуй, можно», — пробормотал он. Первой понес воду Нотии. Работы хватило до вечера. Немного отдохнув, он снова подкинул корм в ясли. Потом набил снегом котел и ведра, пододвинул их к огню. «Наутро пригодится», — деловито рассудил он.

Когда стемнело в третий раз, когда в третий раз навалилась смешавшаяся с белизной сиреневая ночь, парень вдруг понял, что вот уже трое суток, как не слыхал он человеческого голоса, как он сидит здесь один, всеми забытый и заброшенный.

От обиды сжалось сердце, захотелось зарыдать в голос. Теперь он припоминал, как отправился в соседнюю деревню повидаться со старшим двоюродным братом, как пошел с ним на дальнюю ферму, как, обеспокоенный положением беременной жены, уехал с фермы брат, а он теперь застрял в этой сводящей с ума бесконечной белой пустыне.

«Наши, наверно, думают, что я у брата, в тепле и уюте… А брат? Интересно, кто же у него родился: мальчик или девочка? До меня ли кому сейчас?» — при этой мысли он вскочил, обошел коров, заглядывая в глаза каждой из них ошалелым взглядом.

— Ну-ну, спокойно, я же с вами! — успокаивающе ответил он на протяжное мычание, вдруг сообразив, что чем больше предается своим размышлениям, тем сильнее расстраивается. Конечно, дурные мысли мелькали и тогда, когда он был занят делом, но все же работа развлекала его. Схватив лопату, парень вышел во двор.

В темноте он прикинул, где должна стоять другая скирда, и принялся копать снег. Сугробы нависали над головой, приходилось трудно, но стоило дать себе передышку, как сразу одолевала мерзкая тоска одиночества, и парень, будто обреченный, рубил снег, отчаянно размахивая лопатой. По длине пробитой тропы он чувствовал, что скирда должна быть где-то рядом. «Надо и к другим стогам пробиться», — осмелев, решил он. Холода парень больше не чувствовал, но вновь подступила слабость. «Да я есть хочу, — мелькнуло в голове, — сейчас откопаю скирду и поем».

Наконец он добрался до скирды и, обессиленный, упал на колени, уткнувшись покрасневшим от стужи лицом в сено. В лицо дохнуло теплым ароматом травы, сладким запахом зелени, земли, солнца, всем тем, что в эту минуту было насколько далеким, настолько же желанным, и он едва не заплакал. Сегодня это уже случилось не впервые, но он снова сглотнул ком в горле и загнал внутрь рвущееся рыдание.

Парень поднялся. Безвольно взялся за лопату и, пошатываясь, побрел обратно. Руки-ноги не слушались его. Будто оборвались сухожилия и рассыпались суставы.

Керосина оставалось мало, нужно было поберечь его. Кое-как парень развел огонь. Когда он начал раздувать пламя, в глазах вдруг потемнело, будто глухо и сильно ударили в затылок. Черные и розовые круги разбежались перед глазами, чтобы не упасть, он уперся руками в поленья. Ему никак не удавалось утишить боль. Наконец, собравшись с силами, он поднялся с колен и сел на топчан. Долго сидел, уставясь в темное пространство. Потом встал, достал из шкафа краюшку засохшего хлеба и с видимым усилием надкусил.

От первых кусочков стало легче. Прибавилось сил. Но боль в желудке стала острее. Он подвесил на цепь котелок с водой. Медленно пережевывал хлеб. Когда в котелке закипела вода, достал мешочек с кукурузной мукой и горстями стал сыпать в воду. Стряхнув с рук муку, образовавшую в котелке вязкую мутную массу, он достал из кадки сыр и самодельным ножом с пестрой наборной рукояткой нарезал кусочки сыра в котелок. Добавил немного соли и, помешивая воду деревянной мешалкой с обгоревшей ручкой, стал варить эларджи.

Эларджи, булькая, выплескивал на огонь шипящие брызги. Насытившись, парень забылся тревожным, неспокойным сном.

И снова коровье мычание разбудило его, но он больше не злился на них и не ворчал. Бросив взгляд в забитое снегом окно, он прикинул, что спал больше трех часов. Время будто остановилось.

Приоткрыв дверь, он с опаской выглянул. Обрадовался тому, что снег больше не падал. Крепко схваченный морозом, осевший снег затвердел. В тусклом лунном свете вся долина была укутана алмазно-пепельным сиянием.