Они прошли через длинный и угрюмый двор, шли молча, плечом к плечу, чувствуя, что это идут рядом их страдающие души, которые могли и терзать друг друга, и успокаивать. Они шли молча, и в этом молчании отражалась тщетность слез, оправдывающих ошибки, совершенные во имя истины. Тот, кому неведом язык молчания, тот вообще никогда ничего не поймет, кто считает, что искупление грехов только в раскаянии, не понимая и не вникая в их первопричину, — никогда не узрит истины.

Каждый из них в ту минуту нуждался в молчаливой поддержке, которая придала бы им силы, обнадежила бы. Но они недолго шли рядом, завернув за угол, подошли к разбитой витрине Военторга. Шергил остановился.

— Знаешь, я расскажу тебе смешную историю, — произнес он так, словно всю дорогу только и думал об этом. — По дороге к тебе, буквально полчаса назад, я встретил знакомого. Представляешь, все знают, что жена ему изменяет, думаю, он и сам слышал об этом. Смотрю, вытаскивает он из кармана какие-то бумажки, оказывается, это его анализы, у него обнаружили сахар. Как он убивался! В жизни, говорит, у меня ноготь не болел, и надо же, такая беда… Слушал я его, слушал, потом сказал, что вообще-то это болезнь аристократов, так что он может даже гордиться этим… и поспешил удалиться, чтоб не плюнуть ему в рожу. Что происходит на свете, не пойму… Хотя и не нужно пытаться понимать, глупость все это. — Шергил по привычке прикусил нижнюю губу. — Ну, я пошел, — сказал он, — не забудешь, о чем я просил?..

Художник отвел взор от удалявшегося Шергила, и взгляд его невольно остановился на витрине. Его всегда удивляло, почему в витрине Военторга стоит этот странный манекен — высокая женщина, которую каждый раз наряжают по сезону. Сейчас на ней дешевая шубка из искусственного меха и какая-то нелепая, старомодная шляпка. Женщина грустно улыбалась. Он много раз проходил мимо витрины, но никогда прежде не обращал внимания на эту убогую бутафорию, никогда взгляд его не задерживался на лице манекена и он не замечал застывшего на безжизненном лице выражения, в котором он вдруг прочел иронию одиночества и которое невольно заставило его в этот раз подумать с глупой наивностью: интересно, может ли кто-нибудь освободить от этой улыбки несчастный манекен.

Все, что захватывает нас хотя бы на мгновение, сильнее нас. Чем же иначе объяснить впечатление, которое произвела на художника сегодняшняя встреча с манекеном, приковавшим его взгляд, захватившим его мысли… Да, ударил резко, наотмашь… беспощадно… Неужели она в самом деле поверила, когда он сказал, что не помнит? Если так, то, может быть, даже простила. Никогда не думал, что в такой благородной заповеди, как прощение, могла заключаться доля порочности. В этой мысли было для него нечто неприятное, точно набившая оскомину реклама, предлагающая по радио, включенному женой перед тем как идти на работу, купить калькулятор или же своевременно сделать прививку кошкам и собакам против бешенства в соответствующих ветеринарных учреждениях.

У него вконец испортилось настроение. Возвращаясь, он думал о том, что в жизни нередко встречаешься с улыбкой манекена, и если ты не владеешь искусством красиво лгать, если ты в самом деле поверишь в то, что за этой показной улыбкой нет ничего, кроме пустоты, плохи твои дела.

Жена уже накрыла на стол, расставила в вазочке цикламены. Она стояла перед окном и вязала жилет с хевсурским узором. Вот ее преимущества: дети, обед, вязание и… молчание, многозначительное молчание…

Когда он вошел, она отложила вязанье, и они, точно недавно познакомившиеся в пансионате отдыхающие, молча сели за стол. Было далеко за полдень, а они еще ничего не ели!

— Прости, но я невольно все слышала, — сказала она спустя время. — Я так и знала, всегда чувствовала, что они разойдутся.

— Да, — сказал художник, — и это, вероятно, зависит не от нас. Разве в жизни все так, как нам хочется…

— И что ты собираешься делать?

— Ты о чем?

— Ты в самом деле понесешь ей цветы? Это ведь смешно.

— Смешно?..

— Конечно. Ты только разозлишь ее, и ничего больше… После всего этого красивые жесты бессмысленны. Представь себе, что мы расходимся, а ты в тот же вечер преподносишь мне цветы. Глупо. Я бы непременно выбросила их в окно.

— С таким характером ты должна была родиться королевой английской.

— Что поделаешь, это ирония судьбы, что я всего лишь твоя жена… — сказала она и робко улыбнулась, словно была виновата в чем-то. То была улыбка манекена… Наступило то состояние равновесия, которое уже не раздражало его, поскольку он понял, что только ради этой улыбки и нужна она ему, что именно эта улыбка облегчает и скрашивает ему жизнь. Сколько невысказанного оставалось за этой улыбкой, у каждого свое, сугубо личное, то, что уже не хотелось разменивать на слова…

«Резко, наотмашь… да, да, так и было…»

И чтоб больше не думать об этом, он поменял тему разговора:

— Пойди поинтересуйся, как там наша старуха, как бы не померла от тоски по кошкам…

И взял с тарелки ломтик посыпанного сахаром лимона.

Перевод В. Чубинидзе.