Вспомнилась сырая улица. Мысли путаной вереницей зазмеились в голове…

– Итак, собственно, давай поговорим о том, для чего я пришла, – бодрый голос Люсиль вырвал из кокона размышлений. – Завтра вечером в "Глитце" танцевальный марафон! Нужно подобрать наряд… Ты уже думала, в чем пойдешь? Я краем глаза заметила у тебя блестящие шелковые чулки; они были пепельными или песочными? Найдется ли у тебя и для меня пара?

Ночью спустился сильный ливень, подобного которому я и припомнить не могла. Люсиль осталась ночевать в нашем доме – гувернантка Рута расстелила ей постель в гостевой спальне.

Я долго не могла уснуть; все думала о Люсиль и ее женихе, о Тристане, о работе отца – и о своей работе. Я вполне представляла себя через пару лет преподавательницей истории (или религионоведния?) на кафедре института. И прийти мне хотелось со своими авторскими лекциями, над которыми кропотливо трудилась уже несколько лет. Можно было бы представить труд отца и деда, рассказывать слушателям о мифологии и поверьях… А вдруг (нашей семье ведь так везло?) я могла бы стать профессором?

Усмехнулась мыслям. Припомнила множество богов, мифы о которых становились моими сказками перед сном – уж не помолиться ли каждому, авось кто услышит?

На столе стоял абрикосовый ликер и большой букет свежих красных роз. По стеклам и крыше монотонно и убаюкивающее барабанил дождь. Перед тем как закрыть глаза и погрузиться в сон, я еще раз взяла в руки книгу, которую стащила сегодня из библиотеки – зеленый томик истории архаичных верований был вполне неплох. Мне не терпелось дочитать его и обсудить на выходных с отцом.

В ту ночь я проснулась, разбуженная звуком дождя, бешено барабанившего по крыше. Вынырнула из-под теплого одеяла в прохладную комнату – окно было открыто, – перегнулась через подоконник, ощущая холодные крупные капли. Они падали так часто, что не было видно ни домов, ни деревьев – только темная вода. Дождь лил такой сильный, что я даже не могла различить, где кончалось небо, и начиналась земля.

Еще даже не начало светать. Еще была глубокая-глубокая ночь.

Бабулины карты раскинулись яркими картинками поверх дубовой поверхности стола. Причудливые скелеты, розы и васильки кружились в макабрическом танце дряхлой колоды. К позднему вечеру за окном выглянуло приветливое солнце, и его последние лучи залили домашнюю библиотеку теплом и светом.

Отец не появлялся с самого утра, но волнения это не вызвало – он частенько уходил из дома без предупреждения, иногда пропадая на несколько дней. Его "исследовательский нюх" вел его во дворы, заброшенные дома и укромные местечки, которых люди обычно сторонились. Порой отец мог не возвращаться домой по несколько дней, увлеченный новым для себя открытием – мы вполне привыкли к такому его поведению.

Елизавета Платоновна затянулась тонкой длинной сигареткой, сощуриваясь при разглядывании карточных картинок. Крупные ее серьги звучно звякнули.

– Ну, что ж, юная леди, – деловито начала бабушка, – они опять молчат! Точнее, горят все подряд и абсолютно бессвязно.

– Похоже, Ваши карты меня не любят; столько лет – одна несуразица. Путаница, беспорядок…

– В них царит полнейший хаос, – вздохнула Елизавета Платоновна, подытоживая. Собрала все карты со стола, сосредоточенно затем перемешивая. – Ты никогда не думала, что в этом вполне может быть определенный ответ? Живи, наслаждайся и не переживай. Все станет на свои места, и не стоит торопить события, идущие своим чередом. Я и без карт вполне могу тебе ответить: станешь ты и профессором, и труды ваши с Гришей издадите. Время нужно немного; судьба и без того благосклонна. Чай, иначе бы жили, если бы уехать не смогли. Слыхала, что полторы недели назад Романа Федоровича 3 расстреляли? А ведь он с дядей твоим страшим, Федором Павловичем, в Германской войне бок о бок бился.

– Кто ж Вам так быстро новости доставляет?

– Сороки да голуби, – бабушка подмигнула, пряча колоду.

Мальчишка-газетчик принес вечерние новости и, получив от Елизаветы Платоновны золотую монету, счастливо убежал. "Будем считать это маленьким подношением – добро всегда зачтется, Анна. А теперь иди, собирайся на свои танцы, иначе опоздаешь".

Бабушкины карты говорили с ней обо всех, кроме меня. Выкидывали глупости, падали из рук или складывались с нечитаемые сочетания. Раньше, когда я еще надеялась влюбиться и встретить человека, способного покорить мое сердце, такие хаотичные расклады расстраивали. Когда я вполне свыклась с идеей праздного одиночества и подношением жизни на алтарь исследований – даже веселили. Лучше одной, чем с кем-то вроде Тристана; мужчины, способные меня привлечь, всегда каким-то образом растворялись или уходили. Точно кто-то сознательно вычеркивал любого возможного претендента на мою руку.

Волосы убраны в сложную высокую прическу – чтобы ни пряди не упало на плечи. В волосах – жемчуг, стразы. Утонченное черное платье, расшитое бусинами, бисером и стеклярусом, ниспадало складками чуть ниже колена. Оголенная спина, глубокое декольте. На ноги – белые чулки. На руки – кружевные высокие перчатки, поверх которых – бриллиантовые браслеты. Ридикюль на серебряной цепочке. Темные тени, алая помада. Любимое леопардовое пальто, сигарета в длинном бардовом мундштуке – и вот уже, окрыленная, я шагала под руку с Люсиль в "Глитц", громко смеясь. Достаточно взрослая женщина, прогуливавшаяся в парке, презрительно окрестила нас "флэпперами 4 ", но мы сочли это скорее за комплемент.

Воскресные закрытые вечеринки миссис Элизабет Мэй стали почти легендарными. В "Глитце" смеялись сухому закону практически в лицо – подпольные бары работали постоянно, а по воскресеньям – особенно роскошно. Об этом знали даже полицейские, потому как были частыми гостями в заведении миссис Мэй.

В отличие от многих девушек и женщин, что походили одна на другую настолько, что неизменно начинало казаться, будто вы их уже многократно видели, рыжеволосая миссис Мэй ярко выделялась своим внутренним огнем и невероятной харизмой. Муж ее (насколько было известно), сбежал пару лет назад с начинающей киноактриской и до сих пор не появлялся на территории даже штата. Женщина же восприняла это с юмором и полным благоговением – дела ее без этого "тупоголового разгильдяя" пошли в гору. Она расширила свое заведение, отстроила прехорошенький домик с видом на залив и купила (одна из первых дам в этом городке) яркий автомобиль, на котором вечерами любила разъезжать перед критически настроенной публикой, осыпающей ее ругательствами и проклятиями. Замуж повторно она не спешила, хотя мужчин в округе было много, и все они, как один, пытались затащить ее в постель. Было доподлинно известно также и то, что сама миссис Мэй просто очарована моим немного нелюдимым и погруженным в гуманитарные науки отцом. Когда он заходил утром в "Глитц" за чашечкой кофе, она постоянно присаживалась рядом с ним и слушала, распахнув глаза, об ацтеках, древней Месопотамии и различиях между вампирами и упырями. То ли его образ мышления казался ей безумно притягательным, то ли исключительно дружеское к ней обращение тянуло соблазнить и привлечь. Впрочем, мой сорокадвухлетний отец был крайне недурен собой, и вполне могло быть, что миссис Мэй просто влюбилась. Так или иначе, в "Глитце" члены моей семьи всегда была желанными гостями, а я – "главным украшением вечера", находящимся всегда под крылом властной и непоколебимой владелицы.