Я резко распахнула глаза, чувствуя, как стучат в висках молоточки, и тут же услышала голос.

– Тебе все это снится, принцесса, – голос низкий, бархатистый. Постаралась обернуться и с ужасом поняла, что не могу. Придавлена к дивану. Тело онемело. – Просыпайся. Не давай затянуть тебя в Вакуум.

Хлесткий щелчок пальцами. Вновь ощутила вихрь прохладного воздуха, который потянул меня вверх.

Очнулась, лежа на холодном мокром полу. Волосы разметались по сторонам, из освещения – яркая белая точка света неизвестного происхождения. Со стоном поднялась; ладони были порезаны, и из мелких ранок сочилась кровь. Вокруг – темный коридор из зеркал. Бесконечный. Тянущийся во мрак. Дверей не было. Выходов не было. Лишь лабиринт зеркального коридора, которому не видно ни конца, ни края. Тишина. Звенящая. Давящая. И сжимающая горло паника – настолько сильная, что начинаю задыхаться, падая на пол… Двигаться. Только двигаться вперед. Не останавливаться. Выход. Нужно найти выход!.. Вперед, быстрее, быстрее, быстрее!

На зеркалах развешаны рисунки и фотографии. Много людей и лиц, мне незнакомых. Я ощущала, что каждая пара глаз следит за моими движениями, следует за мной невидящими зрачками. Быстрее! Быстрее! Но коридор ширился, удлинялся, торопился сильнее меня; и вот я уже бежала на месте, задыхаясь и видя, как глаза на фотографиях и рисунках начинали плыть кровяными сгустками. Стоило мне обернуться на фото, как тут же закричала не своим голосом: у всех людей глаза оказались выжжены, а на их месте чернели дыры. Внезапный протяжный вой внутри лабиринта ударил по грудной клетке. Голоса, вопли и стоны смешивались в единый гул, который то нарастал, то вовсе исчезал. В блеске зеркал замелькали тени. Топот копыт все громче, громче…

"Просыпайся!"

Поток света, вспышка, и вновь распахнула глаза, подскакивая и валясь с дивана на пол, в отдалении слыша жуткий мрачный вой, походивший на скуление собаки. В то утро я услышала его впервые, хоть и не придала значения.

В первые секунды рвано и глубоко дышала, опираясь руками о ковер. В груди бешено клокотало. Ощущение такое, будто находилась в самом сердце бури. Но это была не буря. Это был страх. Казалось, что в какой-то момент сна я не могла дышать. Вновь ночной кошмар; сколько же их! Все чаще и чаще…

Воды. Пожалуйста. Воды.

Царила полная тишина в комнате. Только ветер свистел за окном. Неяркий солнечный свет проникал сквозь щели задернутых штор.

С усилием поднялась, хватаясь за постель.

Голос во сне. Такой близкий, такой знакомый, такой реалистичный. В отличие от окружающего. Некоторое время комната плыла перед глазами, укачивала, будто сам мир хотел, чтобы я вновь закрыла глаза и погрузилась в сон. Вновь туда. К дереву. Или в лабиринт… О, боги, те лица!..

Тяжело сглотнула, запуская руку в волосы и ощупывая свою голову. Выпила вчера немного. Надеялась, если усну под утро, то кошмаров не будет. Ошиблась.

На дрожащих ногах вышла из спальни. Придерживаясь за стенки и перилла, спустилась вниз, в гостиную, где чинно пила чай Елизавет Платоновна. Свет лился из больших окон в помещение. Монотонно тикали часы. Мое сердце стучало гораздо громче и быстрее.

Воды.

– Что это с тобой? – обеспокоенно спросила бабушка, увидев мое бледное лицо и покрасневшие глаза.

– Сон, – ответила я, усаживаясь в кресло и тяжело дыша. —Ничего страшного. Просто дурной сон.

– А-а-а… – протянула она недоверчиво. – Ясно. Ну, тогда давай чаю. Успокоит нервы и вернет тебе румяный вид, – Елизавета Платоновна сама налила чай в тончающую фарфоровую чашку, взглянув на меня в легком волнении из-под бровей. – А что снилось, дорогая?

Я покачала головой, не желая вновь возвращаться к увиденному, но слова сами полились. Беспорядочно. Сумбурно. Сквозь слезы.

Бабушка, взяв меня за руки, сочувственно кивала, слушая обрывчатые воспоминания. Затем припомнила, как дед в молодости просыпался от дурных снов и часто приговаривал, что сны ему Мара портит. Да и не удивительно, он многое в жизни объяснял вмешательством сверхъестественных существ, даже смотрителя городской библиотеки считал облаченной в человеческое обличие гигантской птицей. Он и мне пытался привить свое мировоззрение: мол, всякому ищу оправдание в сверхъестественных силах.

– Давно ль тебе, Анна, сны такие снятся? – как бы невзначай спросила Елизавет Платоновна.

– Не знаю; вроде давно. Отчетливо примерно год помню. Наверное… – пожала плечами, дотрагиваясь до камня на цепочке; прикосновения к нему будто успокаивали.

Бабушка отдала мне подвеску в день четырнадцатилетия со словами: "Матушка просила передать в этот срок". Оникс в серебряном обрамлении. Даже спустя столько времени я не могла понять – и дед, и бабушка относились к ней, сбежавшей от мужа – их сына, – с искренним теплом и благоговением…

Я тяжело продолжила, вздохнув.

– Но раньше снились не часто; иной раз в несколько месяцев. А последние недели почти каждую ночь… – немного помолчала. – И каждый раз один и тот же голос вырывает из сна. А иногда я вижу лицо. Незнакомое, но знакомое. По-другому не скажешь; и голос знакомый, и лицо знакомое, но вот вспомнить человека не могу. Из памяти образ сна стирается быстро. Мне вообще кажется, что я постоянно что-то забываю… – добавила тише.

Золотистый чай источал аромат бергамота и каких-то цитрусов. В хрустальной вазочке лежали аппетитные профитроли со взбитыми сливками. Слишком идеальны – на долю секунды почудилось, что я все еще в дреме.