Он еще не сказал, в чем именно заключался дурдом, но вся кровь отлила у меня от лица, и дышать стало непривычно тяжело. Словно давило что-то, не позволяя легким раскрыться.

— Вы вообще в курсе, что для пятых классов его еще в прошлом году хотели заменить английским? — директор упер руки в бока. — Родители, между прочим, письма писали с просьбой о замене. Никому ваш немецкий не нужен. Время другое! Всем подавай голливудские сериалы в оригинале и этого… Потного. Тьфу! Поттера! Ума не приложу, почему прежний директор оставил все, как есть.

— Но мне никто из учеников ничего не говорил… И прежний директор тоже…

Новость о письмах и требованиях накрыла меня как лавина. Я изо всех сил напрягла извилины, пытаясь вспомнить хоть что-то. Но ничего кроме планов, конспектов и войны за новые учебники припомнить не смогла.

— Я не имею ни малейшего представления, почему вам не сообщили! — Илья Петрович брезгливо поморщился. — Но именно мне сейчас приходится разгребать весь завал из жалоб, новых планов отдела образования и вашего немецкого

— А у образования какой-то новый план? Зимой?! — Теперь мне стало совсем плохо.

— Представьте себе, да!

Будто мало мне было сегодня суда и разговора с родными. Директор тут же начал рассказывать о новом учителе английского, которого его настойчиво заставляют принять на работу, о сокращении часов немецкого языка… и моем увольнении.

Я, как сквозь шумовые помехи, слышала, что он говорит. Не могла понять, как такое возможно. И глазами подыскивала себе не слишком грязную лавочку, на которую упаду и расплачусь. Теперь уже точно навзрыд.

Мой самый страшный кошмар оживал наяву.

Все, чего я боялась и о чем думала последние дни, превращалось в реальность.

Неожиданно. Не вовремя.

За этими мыслями и эмоциями я даже не сразу заметила, как постепенно разговор с моего увольнения перешел на другую тему, а в речи Ильи Петровича стали проскальзывать совершенно неожиданные фразы: «Можно уладить», «Красивая, свободная женщина», «Могу поспособствовать».

На словах о «приятном времяпрепровождении» я резко и окончательно очнулась. Мозг, словно тест на трезвость, мысленно повторил это мудреное словосочетание. Но ладонь так и не успела долететь до щеки директора.

Только я сделала замах…

Только вскрикнула «Ах, вы!..»

Как совсем друга ладонь, сильная, жилистая, прижала меня к чему-то горячему и твердому. Крутанула на сто восемьдесят градусов. И прямо на глазах у побелевшего директора мужские упругие губы с утробным рыком «Попалась!» нагло накрыли мой рот.

Я, конечно, знал, что феи стаями не летают, и если попалась одна, то нужно хватать… но к количеству ловцов готов не был.

Особенно к одному плешивому козлу, который тянул к моей фее свои корявые грабли и нес какую-то чушь про «свободную женщину», «помощь» и «удовольствие».

От шока меня даже слегка закоротило.

Чуть в сугроб Ромео не свалил, когда услышал этот бред. Даже пальцы размял, чтобы вломить. Но стоило заметить опущенные плечи феечки… то, как нервно она мнет ремешок своей сумочки…

Вмиг словно сам под дых получил. Желание испортить фейс идиота, сменилось другим — с отягощающими обстоятельствами и надгробием в финале.

Еле сдержался, чтобы не приступить прямо сейчас к исполнению приговора. Несколько секунд стоял фонарным столбом возле кустов. Дыхалку разрабатывал.

А потом шагнул вперед, притянул феечку к своей груди. Крутанул лицом к лицу, чтобы точно видела, к кому в лапы попалась. Чтобы никаких других мужиков в мыслях не осталось! И чуть не сдох от вкуса соленых губ.

Деликатес инопланетный!

Краш-тест для моей потенции!

Мозг взорвало в клочья от того, как вкусно было и злости, что кто-то другой мог лакомиться этой соленой карамелькой.

Кулаки зудели, как от какой-то адской чесотки.

В общем, конец настал плешивому чуваку. Но, будто сразу просек, каким керосином запахло, он при моем появлении резко сник и даже пельменницу свою заварил.

Стоял, как памятник Ленину, с вытянутой рукой. Молча лупил зеньки. И не отсвечивал, пока я вылизывал мою сладкую девочку. Губы. Щеки. Снова губы. Тискал попку сквозь новое пальто. Кайфовал от всех изгибов. И заталкивал язык так далеко, как в Гамбурге так и не затолкал свой член.