— «Весту» опознали? — изумился Вася. — Я ведь мелом надпись затер.

Недаром Леня с нами не поехал в субботу, подумал с унынием Саша, и тут я облажался.

— Тяжеловат мотор, признаю, — завел свое Вася. — Длинновата передача к гребному винту, да что нам при высокой трансовой доске.

— Нас не испугаешь. Помните, катались с баком набок? — засмеялся очкастый, жилистый Юрий Иванович Панов, сотрудник молодежного журнала, один из шести бежавших на «Весте» из Уваровска тридцать лет назад.

Разом заговорили, захлопали Васю по спине — вспоминали мотор, бывший на «Весте» в пятьдесят шестом году: сбоку навесили бак, на ходу черпали воду, заливали, такое вот охлаждение, встречные кричали: «На воде идете?»

Пошли воспоминания, о Васином обмене забыли.

После бани отправились к художнику-маринисту, также уваровскому — лауреату, академику живописи. Он звонил Юрию Ивановичу на неделе из больницы, сегодня выписывается, по такому случаю звал к себе.

Мариниста из больницы не отпустили, гостей встречала его жена. Туго стянутый шелком стан, благоуханные оголенные руки и высокая увядающая шея. Саша был ошеломлен зрелищем стола с метровыми серебряными подсвечниками, игрой хрусталя — графины, салатницы, блюда как бы растаяли в полной солнца комнате, а резные грани горели зелеными и красными огоньками или вдруг кололи глаз спицей луча.

Сели за стол; зазвонил электрический звонок, сидевший с краю Леня сходил открыл и вернулся с известием: Лохматый пришел.

За столом завозились, задвигали стульями. Большинство называли пришедшего писателя не по имени, не по фамилии, называли Лохматым по-свойски — по Уваровску знала его команда «Весты». Поколение Саши книг его не читало и знало его по слухам: жил такой писатель в Уваровске в давние, запредельные времена.

Писатель появился, сел напротив Саши. Свое прозвище он оправдывал: пряди в разные стороны висят, одна выставлена вперед и покачивается при движении головы. Зубов у Лохматого не хватало, отчего речь выходила невнятной, носок с дыркой, как заметил Саша при появлении Лохматого. Робеет, кусочек хлеба пристраивает на край тарелки, и хлеб падает. Прихлебай здешний, понял Саша. Терпят как земляка.

За главным блюдом — заяц, вымоченный в красном болгарском вине, гамза, состоялось окончательное примирение хозяйки дома Веры Петровны и Васи. Леня налил Васе и отошел, перекидывая с руки на руку графин с серебряной пробкой. Вера Петровна через стол рассматривала Васино лицо, состоящее из мясистых щек и мясистого подбородка. Вася поднялся, стал говорить тост за Веру Петровну и поехал вовсе не туда, как было понятно не одному Саше. Вспомнил пятидесятые и шестидесятые годы, тогда будто бы Вера Петровна не привечала Васю, считала, что он пренебрегает ее домом, ищет в Москве более выгодные знакомства, дескать, для него, студента Бауманского училища, в будущем самостоятельного руководителя, нужны знакомства в министерских домах. Сейчас Вася опровергал ее, описав завалюху в Марьиной роще, где помещался его цех по ремонту жалкого торгового оборудования.

Вера Петровна, пригубив рюмку, вставила: Васина-де женитьба тогда их примирила, молодая жена заставила признать Васины человеческие и мужские качества. За недостойного такая красавица бы не пошла. Васина жена помогала готовить стол по торжественным случаям, дамы приглашали друг друга в театр, и вовсе она Васю не отлучала, он сам погубил дружбу. Забыл о дне рождения мариниста, пренебрег ее просьбой насчет билетов на теплоход.

Подал голос Юрий Иванович, пытаясь объяснить Васину запойную в работе натуру, сказал о загруженности руководителя.

Вера Петровна, вновь легонько отхлебнув, въедливо напомнила, что у Юрия Ивановича никогда не было машины, что он вечно бежит и опаздывает. Но всякий раз изловчится, заедет к ней, между тем как Вася года с шестьдесят пятого ездит на персональной «Волге» — тогда цех покинул барак в Марьиной роще, стал комбинатом, важно расположился в новых кирпичных корпусах. Да, была обижена, призналась Вера Петровна, но при известии об отъезде Васи в Париж она переломила свою обиду, поехала к Сизовым благословлять в дорогу. Патриотка Уваровска, она видела на парижских бульварах Васину жену-красавицу. Что же оказалось? Сизовым не до нее. Она плакала, она отказалась от поездки во Францию; собиралась с маринистом в туристической группе от Академии художеств, маринист кричал, что гневлива мадам и глупа в гневе, не встретит она там Сизовых, что это в Уваровске вечером прохаживаются от старых торговых рядов до каланчи.

Ну чего они развели? Ведь все понимают, что Вера Петровна годы была влюблена в Васю. Саша глядел на остывший кусочек мяса. Заяц перед духовкой шесть часов провел в гамзе.

— Рука бойцов держать устала! — возгласил Леня.

Вася обошел стол, поцеловал руку Вере Петровне. Своей голой рукой она обхватила большую голову Васи, поцеловала в лоб.

Завозились, застучали вилками. Заяц оказался пресным и волокнистым. Саша положил себе помидоров со сметаной. Нынче он впервые ел помидоры.

Старушка-домработница заставила стол блюдами с пирожками, с хворостом; торт плыл нарядный, как фрегат. Вера Петровна внесла хрустальный сосуд, стянутый серебряным ободом.

— Глинтвейн, ура! — закричали со всех сторон. — А корицу, корицу не забыли?

— Напиток любви, — с улыбкой сказала Вера Петровна. Выдернула розу из букета. Своими длинными, в перстнях пальцами обрывала лепестки, сыпала в вино. — Ароматы возбуждают любовь.

Вера Петровна сходила к телефону, поманила:

— Вас, Саша.