Они спустились к воде, здесь Гриша с наслаждением охватил «Весту» взглядом как целое и провел рукой по чистому дубовому планширу. Миг помедлил, следя, как вдали перышком уносит под мост яхту.

— На заводе у нас три тысячи. Ремонт подвижного состава. Электросекции, электровозы. Завод стареет, не больно-то молодежь идет… Ремонтное производство самое технически неоснащенное… Грязь собираем со всей страны. А производство не проще прочих. Делаем новую машину. Так выходит, что инженеру… если он человек обстоятельный, не стрень-брень Ванька Гуляев… надо начинать с верстака. Ребята после МИИТа приходят слесарями, и такое бывает.

Надо решать сейчас, другого разговора, знал Саша, не будет.

— Начну слесарем, — сказал он.

— Аппаратный цех, куда с добром. — Улыбка расслабила Гришино лицо, сделала его простоватым. — Чисто, тепло. Стенды смонтировали, тесно у них сейчас, да недолго ждать, отмаемся мы ведь в конце концов со своей реконструкцией… — Голос Гриши помягчел, как бы посветлел, а последние слова про реконструкцию он произнес с удовольствием, даже с наслаждением, так усталый человек говорит о празднике.

Садясь в машину, Гриша досказал:

— Сегодня же давай в отдел кадров. Прописку сделаем тебе временную, на год. Не хочешь в общежитие — думай сам.

Завод по ремонту электроподвижного состава, где вторую неделю работал Саша, был огромным конвейером. Пригнанные со всех дорог страны электровозы и электросекции, попадая на конвейер, оставались существовать как единицы лишь в актах описи, в графиках. Отделенные от тележек кузова повисали безглазыми, пятнистыми от шпаклевки коробками; тележки распадались на рамы, колесные пары, тяговые двигатели, которые затем распадались на главные и добавочные полюсы, якорь, щеткодержатель, коллектор и т. д., а эти составные при переборке и ремонте распадались на сотни новых составных. Краны, лифты, электрокары разносили по цехам начинку машины. В цехах, разобрав ее, наплавляли, обтачивали, перематывали, заменяли, очищали от окислов, пропитывали, покрывали изоляцией, хромировали, закаливали в масле. Выковывали, вытачивали, отливали детали, ставили взамен изношенных, забитых, оплавленных.

Сашу поставили, как он определил про себя, на операцию средней сложности: на ремонт быстродействующего выключателя электровоза. В бригаде у каждого своя работа, так что Саша видел днями лишь молчаливого слесаря, учившего его делу. Молчун надевал дугогасительные камеры и тыкал пальцем в место, где ножи дугогасительного рога камеры прилегали к клемме неподвижного контакта, и говорил: «Плотно, понял?» Затем, не глядя себе в руки, веером разворачивал набор щупов, так же, не глядя, выбирал две пластинки с закрученным концом, складывал их и просовывал между подвижным контактом и стенками камеры: «Два миллиметра. Не меньше, понял?» Если объяснения требовали предложений, наставник подводил Сашу к стене, там под стеклом в рамке висели отпечатанные на машинке нормы по испытанию аппаратов, втыкал палец в стекло. Под его взглядом Саша читал: «Проверяют ток срабатывания аппарата с надетыми дугогасительными камерами. Увеличение тока установки указывает на наличие дополнительного трения подвижного якоря».

Наставник помог Саше снять комнату поблизости от завода; хозяин, одинокий человек, возвращаясь со своей парфюмерной фабрики, желал разговаривать. При движении рта он выпускал душистые клубы. В туалете удушающие ароматы достигали плотности плазмы. Хозяин оправдывался тем, что перестали выпускать тройной одеколон. В Сашину комнату натекали из туалета ароматы жасмина, ландыша, еще чего-то — как видно, после исчезновения тройного одеколона домохозяин не хранил верность чему-либо одному.

В конце второй недели Саша самостоятельно регулировал БВ; делал это медленно, в рабочее время стенд занимал долго, поэтому оставался после работы. Засиживался в своем уголке технолог цеха, приветливый человек с седыми усами. Раз и другой он помог Саше, затем повелось у них после работы сидеть в уютном уголке, где на стенах висели вырезанные из журналов портреты.

Паяли, пилили; все испытательные стенды в цехе сделали по схемам технолога, промышленность стенды не выпускала. Технолог показал наладочные схемы, он их составлял сам. Саша предложил упростить одну схему, технолог выслушал с дружеской почтительностью и в другой раз предложил взяться разработать новое приспособление для регулировки какого-то реле. Саша посмеялся:

— Я еще слесаренком-то не стал.

— Был у нас главный инженер. Сейчас наверх ушел, в министерство. Тоже начинал в нашем цехе. После МИИТа попросился сюда, по месяцу работал на каждом участке.

— Так я состарюсь у вас, — засмеялся Саша. — За месяц я освоюсь только на макетных заготовках проводов, где у вас ученики работают… или на резке асбеста для панелей и перегородок. А если наладка щитов? Наверное, самое сложное в программе цеха. В щите тысячи деталей, у каждого типа электровоза или электросекции своя схема.

— Пройдете наши науки и дальше проследуете, какие ваши годы? — грустно сказал технолог. Он работал на заводе тридцать второй год.

— Куда уж нам! — засмеялся Саша.

Гришу на заводе он не видел; в конце второй своей заводской недели Саша вез тележку с аппаратами на испытательную станцию, в узком проходе группа людей в серых халатах, пропуская его, отступила в закуток, где хлопало приспособление для напайки серебряных контактов. Саша услышал голос Гриши:

— …вот он сдаст корпус, будешь на велосипеде ездить по цеху.

По два раза на дню к Саше в цех приходил Леонид Павлович Муругов, начальник группы надежности, могучий человек с лысинкой в кудрях. Один из шести ребят, в пятьдесят третьем году бежавших из Уваровска на «Весте» в Москву. Сашу он называл по имени, просил себя называть так же, без отчества. Зазывал к себе в отдел пить чай; на глазах у Саши один из двух молодых инженеров очищал свой стол — родился второй ребенок, инженер переходил мастером в цех: увеличить оклад отказались. Леня тут же предложил Саше перейти в отдел, отправился поговорить с Гришей немедленно. Мигом вернулся, злющий. Гриша, оказалось, узнав об уходе инженера в цех, отнял ставку у отдела.