— Уже составили, — сказала немолодая женщина с короткой стрижкой. — Нас посылают всем отделом.

— Была бы у вас на лицах написана вера в свой день, вас бы не записали в косцы. Вера, что станете предохранителем, что ли… Эту штучку вынешь — и стоп машина.

— Нас пятеро, Григорий Иванович, — сказала женщина с короткой стрижкой. Она сдернула со спинки стула кофточку, надела, захватила ворот в кулачок. — Задачи неохватные. Сбор, учет, анализ, информации об отказах и неисправностях, выявленных при всех видах внутризаводских испытаний и в период гарантийного пробега после ремонта. Разработка рекомендаций по устранению причин рекламаций. Мы должны собирать информацию об износе отдельных базовых узлов. Разрабатывать совместно с другими подразделениями мероприятия по совершенствованию методов ремонта и контроля по качеству.

— Даже если я все это запомню по пунктам и повторю парторгу, все одно из списка на сенокос вас не вычеркнут, — сказал Гриша. — Ваш день — придет?

— Был наш день, — сказал старичина, бывший начальник цеха, посидевший на пенсии лет пять и вернувшийся на завод. — До войны я сам видел, как трехвагонная секция СД наскочила на паровоз. Т-ту, сдала и уехала, а «овечка» расшиблена. У СД была мощная хребтовая балка. А после войны умные стали, модернизировали СД. Бронь сделали тоньше, хребтовые балки убрали. Нагрузка легла на коробку, получились Р-1. Была надежная секция эта СД, бегали с тридцатых годов, недавно сошла. Говорят, в Сибири где-то еще бегает. Делали бы прочнее, не нужны бы мы были со своими формами, отчетами в главк, в райком партии… методики, коэффициенты выполнения плана по представлению изделий к аттестации, на ВКК, по снижению выпуска продукции второй категории качества.

— Коэффициент снижения потерь от рекламаций, от заводского брака, — подсказала пожилая женщина. Она по-прежнему зябко втягивала голову в плечи.

— И чего же? — старик поднял свою большую руку. Загибал пальцы. — Бронь стали делать тоньше. Два миллиметра. Пренебрегали антикоррозийными покрытиями. Обвязочные треугольники проржавеют. Стойки кузовные, угольники, пол под тамбурами — все ржавеет. Мы меняем, за всем ли можем уследить? Кузова в большинстве случаев отслужили. Латаем без конца. Свариваем… листы привариваем. Нет, что говорить, ушло качество. Умели ведь. Получили английские секции «Метро-Виккерс» в тридцатых годах. Наши глядят — э-э! — англичане-то считались первейшими электротехниками.

— Что молодой инженер скажет? — Гриша спрашивал выпускника МИИТа, второй год сидевшего в отделе. Его товарищ, не получивший прибавки в окладе после рождения второго ребенка, перевелся мастером в тележечный цех.

— Вот рижский завод. Год от года меняют у своих секций узлы, конфигурации, Р-1, Р-2, Р-22, Р-2М… все это накапливается на дорогах, — парень говорил, волнуясь, — и все в ремонт. Мы не можем наладить конвейер, узлы не унифицированы. Поштучное производство в наше-то время. Латаем, склеиваем. — Он выдохнул и закончил: — Ремонт невыгоден. Надо собрать по дорогам весь набор и в переплавку. Ремонт невыгоден.

— Прав у нас нет, — дождался своей очереди худой человек. Стекла его очков зло блестели. Прежде, до Лени, он заведовал отделом надежности. — Без прав нам не стать предохранителем, этой штучкой, чтобы — стоп, машина!

— Права появятся, когда появятся мысли. Я вам обещаю. Мысли нужны. Грузопотоки растут, города растут. При конструировании тяговый редуктор на Р-2 удовлетворял нас. Теперь, при увеличении скоростей, пробегов, сокращении интервалов движения, редуктор оказывается плох. Деповские плачут. Вот тут с вас спрос. Надо переходить на новые дефектоскопы, нынешние не берут микротрещин. В результате — излом шейки вала малой шестерни. Я бы за вас подумал, да некогда.

— Выходит, мы все на сенокос?

— Ветеран не поедет, — сказал Гриша, уходя.

Поздно вечером ему позвонил Леня. Сообщил: умер маринист.

— Агриколы нет. Пусто на вершине, и ветер овевает макушку. Теперь я сам себе Агрикола. Отдаюсь на волю инстинктов. Какой первый инстинкт?

— Трудовой, — ответил Гриша.

— Воли! — зычно ответил Леня. — Первый наш инстинкт — воли, свободы!

— Даже бог несвободен, — сказал Гриша. — Боялся одиночества, создал людей. А где заботы, какая там свобода?

— Это я слышал. Повторяешься.

— Потому что ты повторяешься в своем вопросе.

— Хорошо, пусть так. Свободы у взрослого человека нет. Но есть процесс освобождения. А процесс этот есть движение.

В день своего рождения муж Антонины Сергеевны и Полковников с ним бежали марафон. Вместо сорока двух установленных километров бежали сорок пять, по числу лет мужа.

Антонина Сергеевна добежала с мужчинами до черемискинского пруда; возвращалась по линии, свернула к итээровским домам. Калерия Петровна, босоногая, на крыльце чистила рыбу. Таз был полон пестро-зеленых рыбешек с красными лоскутками плавников. Антонина Сергеевна вынула коробочку с таблетками от сердца для Калерии Петровны, села, как садятся на поле передохнуть женщины: вытянув ноги, руки между колен.

Калерия Петровна принесла второй нож, для нее. Повинилась, глянув на коробочку с лекарством:

— Погнала тебя за лекарством…

— Вы же ходили в аптеку, для вас не нашли.

Калерия Петровна знала о телеграмме из Москвы. Ее овдовевшая сестра Вера Петровна предлагала городу картины покойного мариниста с условием, что будет основан его музей.

— Город не отказывается от картин, — сказала Антонина Сергеевна. — Здания нет… А отвечать надо завтра.

— Художник умер вчера, его музей надо открыть завтра. Ха-ха! — с девчоночьим ехидством сказала Калерия Петровна.