Стремление Павлика к аккуратности и порядку с годами обрело маниакальные формы, он собственноручно пылесосил в своем отделе. Перед тем как взять у него служебный документ, сотрудницы бегали мыть руки. В его квартире было боязно ступать: лак, сиянье стекла, фарфоровые фигурки в нише ореховой стенки блестели. Павлик день-деньской подтирал в лодке, перекладывал, очерчивал бытовую зону, ремонтную, спальную, вымотался в конце концов и впал в тихое безразличие. Люди в лодке менялись местами, каждый подтаскивал к себе свое и ненужное отпихивал или отшвыривал.

Павлик покопался, повозился и затих.

— Ба-ардак на борту! — взъярился Гриша, передал руль Саше и полез в нос. Ему светили, отвечали, оправдывались. В конце концов отыскали эбонитовую трубку с лампочкой и аккумулятор. Ярость сделала голос Гриши полнее. Вспомнили о молодых годах, как он тогда рявкал — пугались!..

Гриша командовал: «Фок налево», или: «Грот направо». Когда команда предназначалась ему, Юрий Иванович совал кулак в вырез штормовки, раскрывал. Бабочка вцеплялась в шерсть свитера. Он поспешно разматывал шкот и, упершись ногой в поперечную рыбину, отпускал его, наклонялся и ждал.

Свист шнура, рывками продергиваемого в скобы, — спешил Эрнст, его напарник. Проносился гик над головой Юрия Ивановича, он выпрямлялся, закреплял шкот.

Похолодало, и дождь стал плотней. Края капюшона позволяли видеть спину Додика, погуливающий конец гика и вспухающую над планширом волну. Черный, без блеска скат. Гребень достигает середины паруса. Бывало, если Додик откидывался и одновременно нагибался сидевший на шкотах стакселя Володя, сквозь парусину стакселя Гриша видел желтую точку лампочки.

Гришу окликали: «Гик давит на ванты!..», «Гафель давит!..»

Гриша передал руль Лене, сходил, повел рукой по стальному канату. Стеганет по лицу лопнувший канат, с хрустом выломает мачту из гнезда. Развернет судно, положит — и вывалятся все, выбросит принайтовленные моторы. Знал это Гриша, но медлил с командой рубить паруса. Будет ли случай пройти «Весте» под парусами сто пятьдесят верст!

Стара «Веста», гниют шпангоуты, каждый год все дольше они скоблят и шпаклюют днище. С ними «Веста» стареет. У одного вырезан желчный пузырь, у другого плохая кардиограмма: пятый десяток, годы покатили, только свистят, похожий один на другой!

Гриша гнал «Весту» в темень, в глубину взрытого ветром пространства. Вздымалась «Веста», переваливая гребень. Миг повисев в пустоте, с шорохом, плеском, сухим скрипом снастей летела вниз.

Вторая попытка убрать фок. Силились подвернуть шкоты, каменной была тяжесть сырого, набитого ветром полотнища. Гриша решился; он повернул «Весту» на девяносто градусов, чтобы ослабить давление ветра. Крикнул:

— Рубите фок!.. На стакселе приготовиться!

Позже гадали: вторая ли команда сбила с толку или самовольничали Павлик и Володя, и кто из них?.. Каждый потом отпирался. Были отданы шкоты стакселя, это не только умножало опасность маневра, понимал Гриша, — «Веста» должна была лечь! Ведь Гриша, поворачивая шлюп боком к волне, рассчитывал на стаксель. Носовой парус тут же — как фок упадет, как сомнут, затопчут! — носовой парус вмиг повернет шлюп кормой к ветру.

Всплеснулся стаксель, хлопнул фок-парус, то была сила пушечного выстрела. «Весту» развернуло на волне, вскинуло, она повисла, повалилась боком и захлестала полотнищем.

— Руби! — хрипел Гриша.

Круто обрезанная волна нависла над шлюпом. Гребень — на высоте мачт. Небывалый шторм! «Веста» накренилась, задрала борт, оперлась мощными покатыми боками в скат волны.

Шлюп отбросило, гребень шипел пеной, готовясь при касании развалиться и сбросить на них стопудовый виток.

Длилось миг борение «Весты» с водой. Стаксель и руль помогали шлюпу, он развернулся и пошел вниз — у-у-ух!.. И сердце отпустило.

Спущенный, парус вздувался пузырем. Пузырь не давал упасть гафелю, ребята висели на снастях. Вырвался гик, ударив в плечо Юрия Ивановича, опрокинул. Быстро, со стуком, упал гафель. Кинулись на вздутую парусину, били кулаками.

Снова мерное раскачивание, шум волн. В нем различаешь всплески, шипение, свист, стеклянные звоны.

Юрий Иванович стал пассажиром. Глубже втиснулся между банок. Запрокидывая и поворачивая голову, изредка поглядывал на Гришу. Командор был недвижим и молчалив. Фуфайка застегнута наглухо и кепка на глаза.

Последовала его команда срубить грот, что было исполнено быстро и ладно — парус упал стремительно.

Теперь шли на стакселе, штормовом парусе, эта узкая полоска парусины тащила тяжелый шлюп по речному морю. Додик пробрался к Юрию Ивановичу, прикрылся брезентом. Упорно глядел над планширом, стирал воду с лица. Под ними в темени вод, думал Юрий Иванович, стоит церковь, сброшенная с теплохода детская скакалка висит на кованой крестовине креста, в черные проломы окон входят лещи, скользят вдоль стен. Остановленные глухой западной стеной, рыбы медленно поднимаются вверх вдоль ее огромной плоскости, расписанной сценами страшного суда.