— Хватит! — Сережка, обессиленный, хватал ртом воздух. — Хватит, говорю. Слышишь?

Оля взмахнула платком, накидывая его на растрепанные волосы, судорожно вздохнула, вздрагивая плечами. Лицо ее было мокро от слез.

— Ну вот‚— сказал Сережка растерянно. — У ихней сестры всегда так: не поймешь, то ли поют, то ли воют в голос.

И тут же раздались тяжелые торопливые шаги. Из-за кустов показался Антон.

— Вы что, сдурели? — Он говорил злым, свистящим шепотом. — За две версты слышно. В комендатуру захотелось?.. — Обернулся к Оле: — Ты, кобыла, на каких таких радостях разоралась?

Толик пятился — закатывал ногой за пенек бутылку. Оля стояла перед высоченным Антоном, съежившись, низко опустив голову, зябко кутаясь в платок.

— А ну геть отседа! Мы еще дома с- тобой потолкуем... Певица!

И Оля ушла. Медленно-медленно. Оглядываясь на Сережку. Но солдат не смотрел на нее. Он совсем обмяк: не для доходяги Сережки было это так внезапно возникшее веселье —с танцами, частушками, свистом в два пальца.

— Плох ты, малец, плох! — сказал Антон, щурясь в Сережкино лицо. — Рассказывай, как живешь-можешь, что нового?

— Какое там новое, — криво усмехнулся Сережка. — Старое все: лежу на соломке, смерти жду... Вот и могилку мне Толик сварганил, спасибо ему...

— Могилку ли? — Антон потрогал кончиком сапога автомат. — Это тоже с собой в могилку?

— Древний обычай, — снова усмехнулся Сережка. — Воина хоронят, рядом оружие ложат.

— Зубы мне заговариваешь? — взорвался Антон. — Откуда автомат? Окоп зачем вырыли?

Сережка, не отвечая, сумрачно улыбался, играл желваками скул.

— А ты что скажешь?

Толик попытался выдержать взгляд Антона, но не смог — отвел глаза и покраснел. Врать или утаивать что-либо был он не мастак.

— Выкладывай! — сказал Антон почти спокойно и взял в кулак бороду. — Слухаю тебя.

И Толик выложил все, про Сухова, его угрозы. Потом все трое долго молчали. Уже совсем свечерело. Антон стащил с головы шапку, смутно забелел лысым лбом. Сделал он это, наверное, машинально — по поляне гулял ледяной ветерок. Закурил. По величине свернутой цигарки Толик понял, что старик не на шутку встревожен. Цигарка вспыхивала и гасла, крупно нарезанные табачные корешки встрескивали и сыпались, еще светясь ало, в шапку, которую Антон держал на коленях.

Почти неразличимый в густой тени шалаша, Сережка сказал тихонько:

— Сгорит шапка-то...

Антон сидел на пеньке, курил и думал. По мере того как багровый светлячок цигарки все ближе подползал к его губам, Антон распрямлялся, будто с его спины постепенно снимали тяжелую ношу. Наконец ее сняли совсем: он смачно выплюнул окурок и, поднявшись, коротким ударом каблука вбил его в землю. Решение было принято.

— Собирайся!

Это явно относилось к Сережке, но тот деланно удивился:

— Мне говоришь?

— Именно!

Сережка проковылял в своих лаптях к давно потух шему костру и простер над ним тощие, как палки, болтавшиеся в обшлагах руки:

— А ведь греет еще, братцы мои. Благодать-то какая!

— Собирайся! — повторил Антон и засопел, наливаясь гневом. — Со мной пойдешь. Ясно?

— Ясно-то ясно. Только как там в ихней бумаге сказано? Бродячих русских солдат сдавать в распоряжение немецких властей. За несоблюдение — смертная казнь... Так, что ли?

— Не твоя забота, — буркнул Антон. — В надежное место спрячу. Авось не найдут.

— Авось да небойсь, — с издевкой передразнил Сережка. Он заводился, вскипал обычным своим злым раздражением. — А еще в умных ходишь, плешь во весь черепок... Катись ты, Антон Петрович, знаешь куда…

Антон двинулся на Сережку, слепо спотыкаясь, расставив руки: — Да я тебя, щенка, сейчас...

Вывернувшись из-под локтей Антона, Сережка быстро нагнулся. — Уйди! — крикнул визгливо. — Уйди! Не то... Толик, ойкнув, повис у него на плече. Антон выдерул из Сережкиных рук автомат и швырнул его в черый зев шалаша. — Так, — сказал, тяжело дыша. — Это за все мое добро? С автоматом?.. Хорош гусь, нечего сказать.

Сережка, казалось, опомнился. Досадливо крякнув, полез в шалаш, затаился невидимый.

На поляне было уже совсем темно, ночь занималась хмурая, все сильней дул ветер. Толик с тяжелым сердцем прислушивался к унылому шуму кустов.

Антон ходил взад-вперед, теребя бородищу.

— Дела-а, — бормотал он, попыхивая новой цигаркой. — Идрить твою корень…

Походив, побормотав, мысом сапога осторожно постучал в жердину шалаша:

— Слышь, парень?

— Что еще? — тоскливо отозвался Сережка.