Лишь в двадцать шестом году, уже с помощью регулярной части Красной Армии, банду удалось разгромить. Сам Захарий ни живым, ни мертвым в руки не попался. Отстреливаясь, он пятился в глубь болот, но где-то оступился с тропы и захлебнулся, утонул в трясине.

Все это Ивану, не ведая о его жизни, рассказала Олька Королева, когда они, разыскав отряд, сидели под вечер у потухающего костерка, над которым висел котелок с остывающим чаем. Рассказала в ответ на его вопрос: отчего командир партизан зарос, как страшилище, бритвы, что ли, в отряде нет?

– А бритва есть. И парикмахеры свои в отряде имеются, - закончила она свой рассказ.
– Только полщеки у Кондрата Маркеловича нету - тем выстрелом кусок мяса ему с лица сорвало. Ну, он и закрывает лицо бородой с тех пор.

Олька, не спавшая всю предыдущую ночь и весь день, усталости, казалось, не испытывала, глаза ее поблескивали сухо и строго.

– Везде оно примерно одинаково проистекало, - задумчиво сказал Иван, выслушав ее рассказ.
– И у нас в Сибири новая жизнь так же круто замешивалась. На смертях да на крови.

При этих словах Олька медленно, будто с трудом, повернула к Ивану замотанную платком голову, приподняла ее, одновременно обнажив худую, слабенькую шею. В холодных глазах ее плеснулась боль, такая явственная и пронзительная, что казалось, девушка сейчас застонет.

– На крови, на смертях замешивалась - ладно, - шевельнула она губами. И каждое движение причиняло ей, видимо, еще более нестерпимые страдания, а глаза, до этого сухие, вдруг повлажнели.
– Замешивалась - ладно. А почему... почему она и продолжается так же? Все на тех же смертях? На той же человеческой крови?!

Глаза с каждым мгновением влажнели все больше, наполнялись слезами. И по мере того, как это происходило, боль в них исчезала, смывалась, она глядела на Ивана все тоскливее и беспомощнее.

И вдруг слезы хлынули обильными ручьями, она глотнула судорожно воздуху и, захлебнувшись им, задохнулась, упала, уткнулась головой в его колени, худые и острые плечи ее затряслись.

В первое мгновение Иван растерялся. Он вообще с того момента, когда девушка, выйдя из землянки, где Алейников и партизанские командиры давно совещались о чем-то, вдруг подошла и села к костерку, чувствовал себя скованно, а теперь и совсем не знал, что делать.

– Ну, это ты зря - плакать, - произнес он первое, что пришло на ум, тронул ее за вздрагивающие плечи.
– Война же эвон какая. Потому и кровь... и смерть. Будет, дочка, слышь... Не надо.

Она оторвалась от его колен, сперва ладонями, по-детски, вытерла слезы. Потом достала из кармана платочек.

– Не могу я больше, дядя Ваня...
– всхлипывая, произнесла она, вдруг назвав его так.
– Сил у меня больше нет никаких.

– Да что ж... понять можно.

– Нет, нельзя...
– И она опять зарыдала, ткнувшись лбом ему в грудь.

– Ну-ну... Будет. Ей-богу.

– Дядя Кондрат... он изувеченную щеку бородой закрыл, - враждебно закричала она, отрываясь от его груди, - а я чем? А я чем?! У женщин борода не растет! Вот, гляди!

Она сорвала платок. Иван увидел безобразный рубец на ее щеке, в глазах его полыхнули изумление и боль. Но сказать он ничего не успел, из землянки вышли Алейников, командир отряда Кондрат Баландин, какой-то парень в облезлой кожаной куртке, с ярко-рыжей копной волос и еще несколько человек. Алейников, увидев Ивана и всхлипывающую Ольку, сказал что-то Баландину, и тот со всеми пошел в сторону, а Яков шагнул к костру.

– Что такое?
– спросил он обеспокоенно еще на ходу.
– Что случилось?

– Да вот, разговариваем, - ответил Иван.
– Ничего, так это... Устала она.

– Я ж приказал - спать.

– Я и то ей говорю...

– Иди спать, Оля.

– Я сейчас, Яков Николаевич, - сказала она, завязывая платок.

– Отведи ее, Иван Силантьевич, в палатку, - распорядился Алейников и пошел.

Шагов через десять оглянулся, сделал Ивану жест в сторону облинявшей под дождем палатки, разбитой под тяжелыми еловыми лапами, - веди, мол, чего сидите?
– и ушел куда-то вслед за партизанами.

– Пойдем.
– Иван начал подниматься.

– Сейчас. Ты погоди, дядя Ваня.
– Она положила ему руку на колено.
– Это ничего, что я вас так называю?

– Да что ж... называй.

Олька привычным движением, которое Иван видал уже не раз, поправила платок на голове, поглядела в ту сторону, куда ушел Алейников.

– "Спи". А сам когда будет спать?
– проговорила девушка. Голос ее был уже успокоенный.
– Ночью сам хочет разведать все подступы к Шестокову. Этот, рыжий, его поведет. Это Степка Метальников, шпион Бергера в этом отряде.