Иван смотрел на нее со все нарастающей тревогой. А она еще раз так же усмехнулась.

– Чего он знает?
– вымолвил Иван.

– Я все время вижу перед собой глаза мамы... День и ночь. День и ночь, не обращая внимания на его слова, продолжала она.
– Понятно? И все время голос ее во мне звучит: "Дочка, бросай! Бросай!.." И я бросила.

– Что?
– спросил он. И, уже спросив, ощутил, как возникает в нем предчувствие, что он, прошедший в жизни все круги ада, испытавший все мыслимое и немыслимое, узнает сейчас нечто такое, отчего остановится в жилах кровь.

– Гранату. В маму...

Иван, будто пытаясь вытрясти больной и невыносимый гул из головы, тряхнул ею.

– Ты что... говоришь?!

– Бросила...
– повторила Олька, задохнулась, дернула шеей, проглотила тяжкий комок.
– Они, трое немцев, насиловали ее... на полу.

Кровь в жилах Ивана действительно остановилась, в груди похолодело, там, где было сердце, возникла и росла, росла черная пустота.

Не в силах ничего сказать, он стал медленно подниматься. И Олька, будто была с ним соединена чем-то, тоже начала подниматься одновременно.

А поднявшись, они некоторое время стояли недвижимо. Иван, ничего теперь даже и не понимая, не соображая, глядел на девушку мутными, невидящими глазами, а она, сложив руки под грудью, склонив голову немного набок, будто по-прежнему прислушивалась напряженно к неумолчному плеску ручейка.

– Но это не самое страшное, ее глаза, - донеслось до него.
– А самое страшное в другом... Если бы мама не закричала, чтобы я... я все равно бы бросила. Все равно...

Голос ее был тих, слаб, она говорила почти шепотом. Но звон ручья, отчетливо печатающийся в сознании, совсем не заглушал его.

Проговорив это, она устало обронила руки, повернулась и пошла. И Савельев Иван повернулся вместе с ней, но остался на месте. Стоял и глядел на удаляющуюся Ольку до тех пор, пока она не скрылась в палатке.

* * * *

Алейников и рыжий Степан Метальников, опасаясь немецких постов, на значительном расстоянии обошли ночью вокруг Шестокова, в лагерь вернулись уже при ярком свете солнца, которое в июле встает рано. Всю ночь Яков был хмур и неразговорчив, объяснения Метальникова о характере местности выслушал тоже молча, не задавая никаких вопросов. Только когда они выбрались из кустов на песчаную дорогу, убегающую к западной стороне Шестокова, и когда Метальников сказал, что завтрашней ночью он, согласно обусловленному с Бергером сроку, должен с очередным донесением выйти именно на эту дорогу, лишь в километре правее от этого места, где они стоят, Алейников спросил:

– А дальше что обычно бывает?

– Они или забирают у меня составленное особым шифром донесение и отправляют обратно, или ведут на беседу и инструктаж к самому Бергеру.

– Но теперь Бергера нет, - раздраженно проговорил вполголоса Алейников. Ты, ихний агент в отряде, не сообщил заранее о запланированной партизанами акции против него. И что в "Абвергруппе" теперь по этому поводу думают?

Степан лишь пожал плечами.

Этот же вопрос Алейников задал, вернувшись, Баландину. Яков, позавтракав, только что вылез из-за стола и, собираясь наконец поспать, снял гимнастерку, брюки, сел на топчан.

– Ответа у них может быть два-три, - сказал Баландин, допивая чай из алюминиевой кружки.
– Первое - не мог заранее узнать об этом нашем плане. Второе - не сумел, ну, не имел возможности, времени сообщить об этом. Тоже ведь ему надо отлучиться из отряда незаметно, а мы не лопухи. Шестоково не близко.

– А третье?

– Третье - все сильней думают, чей он агент, ихний или наш.

– Вот это скорей всего, - сказал находившийся тут же Метальников. Лахновский давно этим мучается. Последний раз, когда я ходил в Шестоково, часа три мытарил. И чуть не запутал, сволочь. Потом свою трость приставил напротив сердца. "Чуешь, шипит, что ждет тебя, ежели что? Полсекунды - и готово. В любом случае наши люди живьем тебя ко мне приволокут..."

– Поторопились вы с Бергером, - поморщился Алейников.
– Сейчас они во сто крат насторожились.

– Связаться с вами не имели возможности, питание для рации кончилось. Баландин отставил кружку.
– А тут такое известие староста Подкорытов через Степана передал - Бергер в Орел уехал, вот-вот должен возвращаться. Упускать такой момент? Двое суток, проклятого, сторожили. Живьем, думали. Да вот...

– Ну ладно, ладно...
– раздумчиво произнес Яков.

– Думаю я все ж таки твердо, Яков Николаевич, что именно третье... промолвил Метальников.
– Им непонятно только одно... одно смущает, я полагаю: откуда могло мне стать известно, что Бергер уехал в Орел? А это, я говорил, Лео-кадия Шипова Подкорытову сказала, а тот немедля мне... Но Лахновский змей, он докопается до концов... ежели уже не докопался. Тогда старику крышка немедля.

– Сперва мы не поверили, - усмехнулся Баландин.
– Леокадия эта, проститутка-то, с чего бы вдруг? Провокация, думаем... Но Фатьян Подкорытов сильно уверил его, что она, сколь ни чудно, правду сказала... И решили подсторожить Бергера.

– Да-а, оно бывает так: чем ни чуднее, тем поразительнее, - как-то непонятно произнес Алейников, зевая от усталости.
– Но так или иначе, а об тебе, Метальников, они сейчас голову сильно ломают. Если старика Подкорытова взяли в оборот, мог или не мог он признаться?