– С вашим сыном, Анна Михайловна, я познакомился еще в Рованиеми, на заготовке торфа...

– Вы уверены, что это он, Семен?
– в который раз уже спрашивала Анна. Посмотрите еще!

И в который раз старый норвежец брал из ее рук фотографии Семена, долго и внимательно рассматривал. Их было не много, фотографий. На них он был еще мальчишкой, лишь две небольшие фотокарточки были сделаны в сорок втором году. Один раз он сфотографировался для каких-то военкоматских документов, Анна перед отъездом выпросила в Шантарском военкомате эту крохотную фотографию, в Ленинграде уже сделала с нее увеличенную копию. А другой - перед отъездом на фронт, вместе с Наташей. Будто зная, что расстаются они навсегда, она уговорила тогда его сняться на память. На этой карточке Семен был в распахнутой рубашке, рядом с Наташей он сидел скованный, но лицо его пропечатано было хорошо, эта карточка являлась основной. Портрет, напечатанный когда-то в дивизионной газете, тоже был неясный бумажный клочок. К тому же сильно истерт.

– Я думаю, это был он, - говорил Эстенген раздумчиво.
– Он был худ до невозможности, как и все мы, на щеках грязная щетина... Но глаза... Я уверен, что это он... Торф этот мы копали до самой отправки в Норвегию. Можете представить, какие мы были тогда, если с утра до вечера ходили по колено в холодной болотной жиже. Какого-нибудь душа, а тем более бани нам не полагалось. От холода руки и ноги у людей неожиданно скрючивало - таких немедленно расстреливали, потому что работать они уже не могли. Мы с Савелием выдержали. Да, да, его еще в финском лагере называли "русским Савелием". Мы с ним выдержали, только я до конца жизни не вылечу свой ревматизм...

– А Зубова, Петра Зубова вы не знаете?
– спрашивала Наташа.
– У Семена в этом финском лагере был товарищ по фамилии Зубов. Они всегда были вместе...

– Не знаю, - качал головой норвежец.
– Товарищ... Товарищи были там у каждого, но мы это скрывали... Немцы не любили, чтобы заключенные становились товарищами. Они немедленно принимали, понимаете, меры... разные. И товарищи навсегда разлучались. Савелий... или Семен был молчалив, но, по-моему, у них была в лагере своя подпольная русская секция, и они готовили побег или восстание, и Савелий в этом активно участвовал. У нас была своя, норвежская, руководители секций как-то были между собой связаны. Но руководителей секций мало кто знал, это было опасно. Однако восстание готовилось, это все знали...

– Да, и Зубов говорил же, мама, что готовилось, - сказал Дмитрий.
– Когда наши фронт в Заполярье прорвали, особенно активно началась подготовка.

– Верно, так, - кивнул Эстенген.
– И немцы об этом догадывались. Чтобы нарушить эту подготовку, все связи оборвать, они осенью сорок четвертого стали часто переводить большие группы заключенных из лагеря в лагерь. А нас, нашу группу, в которой оказались мы с Савелием, погнали в Норвегию. Разумеется, вначале мы не знали, куда нас ведут. Шли много дней, под ногами была такая же грязь, как в болотах. Знали только, что на север идем, кругом тундра. Я идти уже почти не мог, ноги не слушались, я боялся все, что их сведет судорогой. И тогда бы... Автоматчики с собаками всегда шагали рядом... Но последние несколько дней меня почти тащил на себе Савелий. Он спас мне жизнь таким образом... И однажды под вечер все мы увидели пограничный столб. На одной стороне столба надпись: "Суоми", на другой - "Норге". Сердце мое забилось, в ногах сил прибавилось... Это было где-то в середине октября. Савелий мне сказал...

– Почему вы все его Савелием называете?
– спросил Андрей.

– Да, да, Семен... Но так его никто не называл.

– Что же он, Семен, сказал вам?
– Андрей сделал на имени ударение.

– Он сказал: "Держись, Сигвард, ты на своей родине. Если все норвежцы такие славные люди, как ты, мы здесь не пропадем". Он так и сказал: "Если такие славные, как ты..."

– Я слышал, что даже ваш тогдашний король призывал к борьбе с фашистами, опять проговорил Андрей.
– Правда это?

– Да, да, - встрепенулся Эстенген, - король Хокон... Он жил тогда в Лондоне.

– При опасности короли первыми покидают свою страну, - усмехнулся Дмитрий.

– Это так, - кивнул Эстенген.
– Я человек рабочий, рыбак. Я не монархист, как вы понимаете. Но скажу вам - Хокона простой народ уважает за то, что он сказал: "Долг каждого норвежца - оказывать советским союзникам самую большую поддержку".

– Союзникам, а не самим русским, выходит, - буркнул Дмитрий.

– А тем не менее слова короля норвежцы поняли как надо, - возразил Эстенген.
– Никаких союзных войск в Норвегии не было. Лишь было немало советских пленных, многие из которых, как потом Семен, сумели бежать. Норвежцы укрывали их. Я не помню случая, чтобы норвежец, если он не квислинговец, выдавал беглецов.

– Ну, фашисты везде фашисты, хоть германские, хоть норвежские, проговорил Дмитрий.

– Это так, - опять кивнул Эстенген.
– И король, конечно, есть король. И все-таки эта речь короля по лондонскому радио в конце октября сорок четвертого года очень помогла нам в борьбе с оккупантами. Хокон говорил тогда, что в национальной борьбе норвежские коммунисты стояли в первых рядах боевых сил народа против угнетателей и против тех, кто не стремится к развитию Норвегии на основе конституции... И что путь демократической Норвегии - честное сотрудничество всех патриотических сил, в том числе и коммунистов.

– А он сам, случайно, не вступил в компартию, король ваш?
– опять бросил Дмитрий.

– Перестань, - сказал Андрей.
– Тут все ясно же. В Норвегии были могущественные силы, которые поддерживали Гитлера. Король боялся, что эти силы и придут к власти после войны, поэтому и заигрывал с народом.

– И это так, - в третий раз согласился Эстенген.
– Но тогда эта речь, возможно, спасла жизнь Семену и мне.

– Да?
– спросил Дмитрий все-таки насмешливо.

– Да.
– Эстенген мягко улыбнулся, прося Дмитрия этой улыбкой успокоиться и быть благоразумным.
– По Норвегии мы шли еще много дней. В конце октября нас пригнали в город Харстад. Ночью под проливным дождем погрузили в трюмы каких-то барж, стоящих в Анс-фьорде, куда-то повезли. Мы были голодны, немцы несколько дней нас уже не кормили. Но в трюме мы обнаружили большой ящик копченой рыбы. Понимаете, настоящей рыбы, которую мы не видели целую вечность. Не немцы же это туда поставили! И там же, в ящике, - нелегальную листовку норвежских подпольщиков с выдержками из этой речи короля Хокона. Я перевел ее Семену. Он ничего не сказал по поводу этой листовки, но... Баржи были старые, никому не нужные. Мы думали, что нас отвезут в открытое море и вместе с баржами пустят ко дну. Поднялась паника, и лишь Савелий...