Население - старики да женщины, несколько подростков, - как и в первый приезд Алейникова, встретило чекистов угрюмо, молчаливо; настороженно поглядывали на них, близко не подходя, спешили скрыться в домах.

– Эй, бабонька, - окликнул Алейников женщину, вышедшую с ведром к речке, лисови давно не появлялись тут?

Женщина, не старая еще, но грязная и неопрятная, остановилась растерянно.

– Ни, - мотнула она головой. А потом кивнула: - Да...

– Что да? А что ни? Давно или нет? После того, как я приезжал, появлялись?

– Ни...

– Понятно, - усмехнулся он.
– Боятся. А может быть, за кордон уползли? В Румынию. Не знаешь, не слыхала?

– Ни...

– Понятно. Где переночевать нам можно? Целый день мотаемся вот, устали.

– А в цей хате, - показала женщина ведром на пустой дом, стоящий в центре хутора.

Алейников и без того знал, что укроются они под видом ночевки в этом доме. Еще в первый приезд он разведал, что дом пустует с ранней весны, тут жил хуторской староста и сын его, полицай. Полицай ушел с немцами, а староста, злобный и бессердечный старик, виновный в смерти многих хуторян, был при подходе нашей армии в эти места связан жителями и выдан затем властям. Тех, кто это сделал, в живых уже нет, оуновцы, объявившись тут, среди бела дня изрубили их гуцульскими топорами прямо на улице.

Алейников не сомневался - короткий разговор этот с женщиной через час станет известным Валентику. Поверит или не поверит он, что чекисты, всего четырнадцать человек, включая двух шоферов, - давно их пересчитали, конечно, остались ночевать в хуторе? Или хитрый лисовий заподозрит подвох и засаду? Служба безопасности у него тоже работает, бандеровцы могут обнаружить и затаившихся в холмах за речушкой чекистов. И что же тогда? Осмелятся напасть или нет? И если осмелятся - какими силами, сколько людей оставят охранять свое логово и сколько бросят сюда? А если нет, как ему, Алейникову, действовать дальше, какие меры предпринять, чтобы ликвидировать банду?

Обо всем этом раздумывал Яков, лежа на лавке у стены. Дом был крепкий, каменный, обмазанный снаружи цементной штукатуркой, в окно светила ущербная луна, плывущая к верхушке кряжа, тоже видневшейся из окошка. Луна находилась даже чуть пониже горной вершины, и Алейникову казалось, она вот-вот врежется в горный массив и, маленькая по сравнению с ним, разобьется, как яйцо об стенку, осколки посыплются вниз, на хутор. Глядя на вершину этого буковинского кряжа, Яков вспомнил Звенигору и то, как над гранитными утесами прежде всего синело утрами небо, как вечером хлестали из-за камней потом лучи невидимого еще солнца и как, наконец, появлялось оно само, неизменно веселое и горячее, заливая щедрым светом и Шантару, и Громотуху, и все окрестности. Только здесь, на войне, он понял и остро ощутил, что каждое утро над Звенигорой происходило, разыгрывалось необыкновенное волшебство, но тогда ни сам он, ни жители Шантары, как ему казалось сейчас, этого не понимали и, занимаясь своими повседневными и скучными делами, красоты этой не замечали.

– Все хочу спросить у тебя, Гриша, отчего ты до войны-то не женился? спросил Алейников у Еременко, молча курившего у противоположной стенки. Он сидел так, чтобы в случае чего пуля из окна не могла его достать, возле него, в углу, стоял ручной пулемет.
– Тебе ведь скоро под тридцать.

– А дурень был, - ответил Григорий.
– Погулять хотелось на воле. Все думал - успеется.

Он помолчал и промолвил, затирая ногой окурок:

– Вот война, книжек почти не читаем тут, а ума она прибавляет. Ох, дурно-ой был! Вернусь с войны - сразу жинку подсмотрю...

– Да, ты еще успеешь детей вырастить.

В этой комнате находились еще два чекиста - лейтенант Стрижов и старшина Митяев, по национальности якут. Им обоим Алейников приказал пока спать. В соседней спали на полу еще трое. А шестеро остальных были вне дома, они вели наблюдение над погрузившимся вроде бы в сон хутором. Один лежал на соломенной крыше дома, за трубой, другой - на крыше стодолы (навеса для хозяйственного инвентаря). Стодола была просторной и длинной, одним концом почти достигала речки. Двое дозорных лежали в камнях возле дороги на западной окраине хутора, а еще двое затаились на восточной, в кизиловых кустарниках. Вроде бы весь небольшой хутор, все подходы к нему были под неослабным глазом чекистов, подобраться незамеченными оуновцы не могли.

Прошло уже часов пять с лишним, как чекисты приехали сюда, времени более чем достаточно, чтобы бандитам подойти к хутору. Но все было пока тихо.

– Есть-то оно есть, время, чтоб детишек вырастить, - проговорил негромко Еременко, - да особенно и тянуть нельзя. Люди - они растут медленно. Это убить человека легко и быстро. Раз - и нету. А вырасти ему... Яков Николаевич, а вы бы... взяли меня в зятья?

– Что?
– не понял даже Алейников сперва.

– А что?

– Ты...
– Яков поднялся.
– Это ты... об Ольке?

– У вас одна ж дочь.

– У ней же ребенок!

– Да?
– усмехнулся Григорий.
– А я и не знал...

Алейников постоял две-три секунды и, будто теперь только до него дошло, удивленно присвистнул.

– Ты... и с Ольгой говорил об этом?!

– Нет. С вами вот только насмелился. С вами как-то проще, товарищ майор.

И в это время на дальнем конце стодолы резко щелкнул выстрел.

Звук его еще не замолк, казалось, а Алейников, вскричав: "Вот они!" сорвал со стены автомат, побежал к выходу. Следом за ним с пулеметом ринулся Еременко.