– А потом что, Феликс?

А потом, говорил Феликс, эта машинка, эта компьютерная программа анализировала бы их записи в социальных сетях и определяла их нравственные постулаты, их парадигмы мышления, заставляющие этих людей считать, будто фашизм, гомофобия или домашнее насилие – это хорошо.

– А потом, Феликс?

А потом строила бы информационные триггеры, которые корректировали бы деструктивное поведение.

– Я не знаю, может быть, им про розовых пони рассказывать надо, чтобы они жен не пиздили. Но это можно просчитать, смоделировать и протестировать.

– А лекарства такой машинкой продавать можно?

– Все что угодно можно. Смотри, вся таргетная реклама анализирует только потребительское поведение покупателей. Если ты купил электрорубанок, то соцсети еще пару месяцев потом предлагают тебе электрорубанки. А можно исследовать не поведение, а мировоззрение. Чуешь разницу?

– Чую. А сколько стоит?

– Разработка? Недорого. Меньше миллиона долларов. Тысяч шестьсот – восемьсот.

– У меня нет, – Елисей разводил руками, и приятели весело смеялись – один в Москве, другой в Иерусалиме.

А Елисей думал: «Черт, у меня, похоже, дочь убила человека, а я по скайпу обсуждаю компьютерную программу по захвату мира – идиот!»

После работы Елисей послал Глаше сообщение:

Зайду?

Заходи, конечно.

Мама дома?

Нет, в театр идет со своим Толиком.

Что принести?

Кофе с халвой.

Кофе с халвой – это был любимый Аглаин напиток, его варили в кафе в соседнем доме. Елисей взял большой стакан и принес его дочери еще горячим.

Она что-то готовила, чтобы накормить отца, какие-то оладьи из кабачков, кажется, или из картошки. Елисей сидел на кухонном диванчике у Аглаи за спиной, любовался ее тонкой шеей – волосы были высоко заколоты китайской палочкой для еды – и думал, что совершенно не готов к разговору, к которому готовился больше суток.

– Малыш, ты какие детские книжки помнишь?

– Чего? – Аглая обернулась, пытаясь запястьем почесать глаз, слезившийся от чада.

– Детские книжки какие помнишь? Самые первые.

– Про мышонка Пика.

Книжку про этого мышонка года в четыре Аглая действительно знала всю наизусть. Девочка производила большое впечатление на разных бабушек и тетушек, с важным видом перелистывая страницы и изображая беглое чтение. Пока однажды не допустила ошибку – стала изображать чтение, держа книгу вверх ногами.

– Нет, мышонок Пик – это года в четыре, в пять. А раньше ты помнишь что-нибудь?

– Помню жуткую книжку про лиса.

Елисей кивнул. Он хотел, чтобы Аглая вспомнила именно эту книжку. Книжку, в которой лисенок спрашивает папу-лиса, будет ли тот его любить, если он вырастет плохим. И папа-лис отвечает – да, будет любить. И тогда лисенок спрашивает, будет ли папа любить его, если он вырастет очень плохим. Папа-лис отвечает – да, буду любить и совсем плохого. «А если я вырасту ужасным крокодилом?» – спрашивает лисенок. «Что ж, буду любить ужасного крокодила», – отвечает папа.

– Почему эта книжка жуткая? – поинтересовался Елисей.

– Потому что ты всегда плакал, когда ее читал, – Аглая поставила перед Елисеем на стол блюдо с оладьями. – А я думала, что тебе плохо. Или что ты плачешь из-за меня. Не знаю. Кароч, это была мука, когда ты мне читал эту книжку.

– Я же тебе ее каждый вечер читал?

– Вот каждый вечер и была мука. Почему, кстати, ты плакал?

Аглая поставила на стол тарелки, сметану, перец в деревянной мельнице и бутылку воды «Феррарелле», которую покупала за то, что она не стил и не спарклинг, а что-то среднее.

– Потому что, – сказал Елисей. – Я чувствую себя, как этот лис.

– Любишь крокодилов?

– Люблю тебя. Несмотря ни на что. – Елисей глубоко вдохнул и выпалил: – Даже если это ты убила Нару.

– Что? – Аглая задохнулась и вытаращила глаза.

– Расскажи мне, как на самом деле погибла Нара.

– Пап, ты пьяный? – Аглая покраснела, и ноздри у нее раздулись, как у арабской лошади.

– Малыш, поверь мне, я с тобой, я в любом случае на твоей стороне. – Елисей говорил, понимая, что звучит неубедительно.