– Так! Стоп! Фух! – Аглая выдохнула и, очевидно, взяла себя в руки. – Ты решил, что это я убила Нару?

– Случайно, – пытался оправдаться Елисей.

– Так, ты на моей стороне?

– Да.

– Ты мне веришь?

– Да.

– Ты готов помочь мне так, как я считаю нужным?

– Да.

– Тогда, – Аглая смотрела отцу прямо в глаза, – возьми и поверь мне, что я никого не убивала.

Елисей помолчал. Подумал, что можно было бы спросить про серую шерсть Loro piana, про алиби, про телефон, про блокнот… Но Аглая просила просто поверить, и он сказал:

– Я верю.

Аглая обошла стол, обняла и поцеловала отца.

– Бедный папа. Как тебя угораздило? Ешь! – положила ему на тарелку пару оладьев, плюхнула сверху сметаны и припорошила перцем из мельницы. – Ешь.

– Ну, вот это всё. Шерсть, телефон, блокнот, алиби…

Елисей отломил вилкой кусок оладушка, подцепил и понес ко рту. Но рука дрожала. Не донеся кусок до рта, Елисей уронил его. Кусок шлепнулся сначала на брюки, а с брюк, оставив жирное пятно, – на пол. Елисей быстро нагнулся.

– Не ешь же ты с пола! – взревела Аглая.

Но Елисей уже засунул кусок в рот и жевал.

– Быстро поднятое не считается упавшим.

– Па-а-ап! Ты в медицине работаешь. Ты почти врач! Гигиена, якши?

– Нет, не слышал, – и он впервые со дня гибели Нары беззаботно засмеялся, как будто лопнул застарелый бубон в средостении, отпустило в груди и стало можно дышать.

Глава 14

Два кабачковых оладушка Аглае показались плотным ужином. Пять кабачковых оладушек для Елисея были скорее закуской. Однако никакой еды в доме больше не было. Аглая убрала тарелки. Елисей вышел на балкон покурить. В последнее время у него завелась странная привычка: закуривая, он непроизвольно скашивал глаза на огонь, пламя зажигалки из-за катаракты на Елисеевом левом глазу двоилось, троилось, пятерилось, превращалось в огненный цветок, глаза смотреть на этот цветок уставали. Прикурив, Елисей зажмуривался, тер ладонью глаза и только потом выпускал дым первой затяжки. Это было что-то вроде нервного тика. Впервые за тридцать лет курение не доставляло удовольствия.

Когда Елисей вернулся с балкона, дочь валялась на диване, помавала в воздухе ногой в шерстяном носке, мимикрировавшем под собачку-папильона, и демонстрировала крайнюю степень сытости.

– Приёживаться? – предложила Аглая.

Это было слово из ее детства. Оно означало, что отец и дочь лежат обнявшись и болтают о чем-нибудь, что-нибудь друг другу рассказывают. Елисей лег рядом. Такой роскоши дочь не предлагала ему уже несколько лет, по крайней мере с тех пор, как появился Фома.

«Шашкажи шкашку» – это тоже были слова из детства, «расскажи сказку», Елисей рассказывал маленькой Аглае много сказок, которые выдумывал на ходу. Чем старше Аглая становилась, тем меньше она просто слушала, тем чаще подсказывала сюжетные ходы.

– Жил-был старый папка… – начал Елисей.

– Это баянище! – прервала Аглая.

– Конечно, папка был такой старый, что жить для него – это уже совершенный баянище, тем не менее он жил, просто от безысходности. И вот однажды…

– Ему закралось в голову черное сомнение, – продолжила Аглая. – Помнишь, ты мне рассказывал сказку про драконов? Как их звали? Помнишь, эпидемия черного сомнения?

– Марк, – Елисей назвал имя одного из героев. – И забыл, как звали девочку.

Но сказку в целом помнил, да. Был у них такой период в жизни, в Аглаины лет десять или одиннадцать, когда Елисей устроил дочь в модную школу, но далеко от дома. Каждое утро возил ее туда на машине и по дороге рассказывал сказки, потому что не было еще ни аудиокниг, ни проекта «Арзамас». Одна из сказок, которые Елисей на ходу выдумывал, была про маленьких драконов Марка и Тали. Они жили в Долине Драконов, разумеется. Но там, в Долине Драконов, началось что-то вроде поветрия – драконы заражали друг друга вирусом черного сомнения, переставали друг другу доверять и превращали свою жизнь в ад.

– Эпизоотия, – поправил Елисей. – Драконы – это все-таки животные. Не-е-ет, старый папка перенес черное сомнение в легкой форме. Но после выздоровления его стала мучить загадка.

– Загадка?

– Тали! – вспомнил Елисей имя дракона-девочки.

– Точно, Тали!

– Так вот, четыре загадки. Как погибла Нара? Что у нее в телефоне? Что у нее в блокноте? И как шерсть с твоего свитера оказалась у нее под ногтями?

Аглая подняла голову с его плеча, и Елисей печально подумал, что сеанс приёживания окончен.

– Две из четырех загадок могу тебе разрешить прямо сейчас.

Аглая встала, пошла в свою комнату, немного скользя, как на коньках, в своих толстых собакообразных носках по паркету. Через минуту вернулась. В руках у нее были телефон и блокнот. Она снова легла рядом с Елисеем, снова положила ему голову на плечо. А смартфон и блокнот положила ему на живот. Елисей их взял. Сначала изучил содержимое телефона. Телефон был пуст. Как пустыня Сахара. Как Земля, когда она была безвидна и пуста и Дух носился над бездной. Ни одной фотографии, ни одной записи, ни мессенджера, ни почты, ни ватсапа – ничего.

– Так не бывает, – сказал Елисей. – Ты все вычистила?

– Не я. – Она говорила, а Елисей плечом ощущал, как движутся, производя речь, ее височная и крыловидная мышцы. – Фома все вычистил. В самый день смерти у Нары сломался телефон. Фома вызвался быстро починить его у какого-то своего френда, забрал и ушел. Нара пошла в деканат, а я пошла в кафе слушать онлайн-лекцию про супрематистов. Там, кстати, папочка, меня видели. Официанты, наверное, могут подтвердить, что я там была больше часа и что я не была в сером свитере. Там, наверное, и камеры есть, и я на них записана.