Шрифт:
В обиходной номенклатуре комплекс назывался «ОТР-22», настоящее обозначение было секретным, его запрещали произносить за стенами военной кафедры.
Ракета являлась востребованным оружием.
Твердотопливная – с двигателем на пороховых шашках – она не требовала заправки, была готова за секунды, а вездеход «Ураган» позволял ударить из любой точки.
На сборах нам показывали подготовку к пуску.
Поднимающаяся в вертикальное положение с ложемента, ракета вызывала однозначную реакцию.
Впрочем, если в двадцать лет любой банан не ассоциируется с фаллосом, а любая булочка – с вагиной, то не стоит продолжать саму жизнь.
У меня ассоциации были еще глубже.
Пенис, вышедший на оргазм, не поддается контролю; эякуляцию можно прервать, лишь его отрезав.
Эта ракета вела себя точно так же: после запуска не управлялась, остановить ее можно было, лишь сбив с перехватчика.
После практики на полигоне любой из нас оказывался востребованным, попадал в разряд военного мяса.
С учетом того, что пусковая установка являлась одноразовым оружием, поскольку мгновенно засекалась противником, отправка в Афганистан означала билет в один конец.
Однако мне такой вариант не угрожал.
Я имел планы: амбициозные, но реальные.
Еще на втором курсе я пристроился на кафедру высшей алгебры и теории чисел, занимался с одним и тем же руководителем.
По окончании университета я должен был поступить в аспирантуру.
Это спасало от бед: евреев и аспирантов служить не забирали.
Я собирался защитить как минимум кандидатскую диссертацию, остаться на кафедре и прожить жизнь без бед.
Я знал, что зарплата доцента составляет триста двадцать рублей.
При условии среднеинженерных ста десяти, вариант сулил если не золотые, то хотя бы серебряные горы.
Конечно, какой-нибудь шахтер, знающий лишь таблицу умножения, получал тысячу.
Но в стране победившего пролетариата именно такие сидели на вершине пирамиды.
Смысла состязаться я не видел.
Тем более, что все полученное гегемоны возвращали государству за пропой, сами ходили с полубритыми рожами и в отрепье.
Свою нишу я определил себе сам.
3
В общем, я был молод, здоров и полон планов на будущее.
Идя по солнечному Дрездену, я ощущал это будущее, как никогда.
Тому были и частные причины.
4
Мы жили на улице Марата – около Невского проспекта, в квартале от метро «Маяковская», в двух шагах от цивилизации.
Квартира, некогда выгороженная из второго этажа после экспроприации владельца, была трехкомнатной коммуналкой при четырехметровых потолках и одних соседях: старухе с незамужней дочерью.
Номер квартиры и номер дома в сумме давали «13».
О числовой каббалистике я не думал.
Она казалась несущественной.
Родители искали варианты, чтобы переселить соседок куда-нибудь в Купчино, а их комнату присоединить к нашим.
Концы не сводились: не хватало связей на нужных уровнях.
Вернее, не хватало деловой хватки и умения поступиться чем-то малым ради большого.
Папа был химиком, кандидатом наук.
Мама преподавала высшую математику в военном училище с неприличной аббревиатурой «ВПИСКУ».
Оба были праведными, как церковные кружки для сбора пятаков.
Порой я даже удивлялся, как их угораздило родить меня.
Когда я вступил в возраст важнейших интересов, мама принялась промывать мне мозги химерой добрачного целомудрия.
Сама холодная, как пикша, она внушала, что я должен жениться на «самой лучшей девушке в мире» – причем познать ее лишь после свадьбы.
О прочих женщинах речи не шло; основой маминой системы взглядов была не только моногамия, но и уникальность полового партнера.
До определенных пор я ей верил.
Я жил в каком-то сексуальном староверстве.
Это, конечно, было странно.
На матмехе девчонок училось примерно столько же, сколько парней.
Среди них имелись и красивые и умные и доступные.
Но у меня не было даже просто «девушки»; не было никого, кроме единственного близкого друга.
5
На полгода моложе по возрасту, он учился на год позже – был не математиком, а механиком, собирался специализироваться по аэрогидродинамике.