Шрифт:
Мы познакомились в стройотряде «Вектор», где оказались в одной бригаде.
В то лето я окончил второй курс, он – первый.
Друг имел простое русское имя, но я окрестил его Готтфридом.
Я был очарован Ремарком, которого читал, не без труда раздобывая в университетской библиотеке.
В моей жизни не находилось капли романтики, но я надеялся на грядущее, примерял образы к окружающему.
Всяческие Дартаньяны рассеялись в подростковом дыму, моими кумирами стали герои «Трех товарищей».
Внешне друг не походил на Ленца, но напоминал его харизмой и умением поговорить; второго такого златоуста я не знал.
Высокий – на голову превосходящий немаленького меня – он был Готтфридом в лучшем из возможных вариантов.
Дружба с ним наполняла серьезным пониманием жизни.
В отличие от меня, Готтфрид не был маменькиным сынком, опасающимся лишний раз чихнуть против воли родителей.
Мать его осталась в другом городе, отец со второй женой обосновался в Ленинграде.
После многих перипетий Готтфрид имел жилье: комнатку небольшую, но свою.
На третьем курсе он уже подумывал о женитьбе.
Коммунальная квартира, где жил друг с единственным соседом, находилась в полукруглом желтом доме около Обуховского моста.
Окуджава воспевал эти места, возвышенно и претенциозно.
Юнкерами мы не были, по Фонтанке не гуляли.
Мы просто поднимались к Готтфриду, садились за стол, зажигали свечи и до позднего вечера обсуждали околофилософские проблемы, поглощая сухое вино и поочередно бегая в туалет.
Иногда, напившись до полутыку, я оставался на Фонтанке до утра.
Мама не выражала восторгов, но право бывать у друга я все-таки отстоял.
Подобные ночевки сопрягались с риском для жизни.
Над диванчиком, где я устраивался, висели книжные полки, а Готтфридова способность что-то прикрепить так, чтобы все не обрушилось на голову была сомнительной.
Мой друг и хозяйственность являлись несопоставимыми сущностями.
Однажды он принес чью-то старую кухонную тумбочку с вырезом под раковину, решив пристроить у себя.
Эта рухлядь простояла в углу целый год; обратно на помойку ее вынесла девушка, на которой Готтфрид собрался жениться.
6
На факультете мы общались каждый день.
Мы не просто были лучшими друзьями.
Мы не просто понимали с полуслова и мыслили сходными категориями.
Мы были взаимными инкарнациями; мы исповедовали одни и те же истины, нам нравились одинаковые девушки.
На Готтфридовой будущей жене я женился бы сам, не познакомься он с ней первым.
Частенько, дождавшись друг друга после занятий, мы вместе ехали в Ленинград.
Электричка от станции «Университет» до Балтийского вокзала шла сорок с лишним минут; мы успевали наговориться досыта.
Иногда с нами происходили казусы, в которые не поверил бы приземленный человек.
7
Однажды в конце семестра, перед началом сессии, мы возвращались по домам.
Вернее, я ехал домой, а Готтфрид спешил на свидание с девушкой.
Майский день был жарким, ветер свистел в опущенных окнах, но мы все равно задыхались.
Я почувствовал, что умираю от жажды, и предложил выйти в Новом Петергофе, где около готического вокзала стояли ряды автоматов с газированной водой.
Электрички из Ораниенбаума, Большой Ижоры и Лебяжьего ходили каждые десять-пятнадцать минут, а мы имели сезонные билеты.
Друг говорил, что лучше ехать без остановок и купить мороженое – уже в Ленинграде на Балтийском вокзале, где оно имелось десяти сортов.
Я настаивал, он сдался.
Мы вышли из душного вагона, спустились на прокаленную площадь, ринулись к вожделенным автоматам.
Около них, как всегда, темнели пахучие лужицы, над которыми вились осы.
Я без проблем выпил три порции газировки с лимонным сиропом.
Готфриду не повезло.
Одна из ос залетела прямо в стакан.
Он ее не заметил и случайно раскусил.
Умирая, оса ужалила.
Мы не успели подняться обратно на платформу – под кружевные навесы с остатками газовых фонарей – как у Готтфрида разнесло щеку, сделав его похожим на персонажа американской комедии.
На оставшемся пути вагон едва не слетел с рельс от многотонной брани, которую, еле ворочая языком, друг обрушивал на мою голову.
Насчет того, как прошло свидание, я потом не осмелился спросить.