Мари складывает в сердце своем “большинство”, чтобы позже подумать над этим.

Я оставила тебе два подарка, говорит королева. И проворно, как девочка, садится на лошадь. Пользуйся обоими, добавляет Алиенора, в душе Мари проскальзывает удовольствие, но она, сделав над собой усилие, невозмутимо благодарит королеву и обещает молиться, чтобы та доехала с Богом.

Свита трогается с места, Алиенора великолепна в собольем плаще, мех на свету отливает каштановым, синим, черным, широкий золотой венец на лбу королевы вобрал в себя все солнце. Кругом дым, камни, лужи, свиньи роются в грязи, лишь одна королева соткана из высших материй. Руки Мари дрожат в рукавах.

На постоялом дворе царит облегчение: вокруг ни души. Предстоит большая уборка. Служанки на солнце окна показывают друг другу щиколотки в красных укусах: свита привезла блох. Руфь, пританцовывая, подбегает к Мари и тянет ее за руку к подаркам. Один из подарков, оставленных для Мари – посох аббатисы; в записке сказано, что его изготовили специально для нее, когда королева узнала о ее избрании; посох аббатисы Эммы, вырезанный из ясеня, был отделан серебряной филигранью и увенчан изогнутым рогом, он, бесспорно, красив, но руке Мари нужно что-то весомее. Новый посох целиком из меди, по всей его длине вьется гравюра – Эдемский сад, – местами украшенная золотой филигранью, на рукояти змий с яблоком в пасти, в глазах его изумруды. Я пыталась поднять этот посох, со смехом говорит Руфь, но не смогла. Он по силам только Мари. Аббатиса чувствует его тяжесть в ладони, в руке, в утробе. Он воплощенная власть, все эти годы Мари боролась за нее и копалась в грязи, чтобы ее достичь.

Второй подарок невелик, он завернут в отрез синего шелка. Мари разворачивает его и видит личную печать: на ней великанша-аббатиса с нимбом, в одной руке книга, в другой – цветок ракитника, ее обступили монахини, все они ей по пояс.

Scribe mihi[26], вышила королева на шелке. Не просьба – приказ. Чтобы письмо скрепили монастырской печатью, его должна прочесть или приоресса, или субприоресса, и дать согласие; с этой печатью королева дарует Мари восхитительное и запретное право на личную тайну.

В монастыре всё делают сообща, личные тайны запрещены Уставом, уединение – роскошь, подумать удается лишь за трудами и молитвой, за это короткое время ничего не надумаешь. Даже читают монахини вслух, в обители недопустим сокровенный диалог, который подстегнул бы внутренний голос, навел бы его на мысль. Мари не задается вопросом, почему лишь немногие из ее монахинь способны думать самостоятельно, она с первого дня поняла, что таков глубинный монастырский уклад. Став аббатисой, она осознала, как опасны свободомыслящие монахини. Еще одна Мари в ее стаде стала бы сущим несчастьем. Время от времени ее пронзает чувство вины, и все равно Мари трудом и молитвой держит своих дочерей в блаженном мраке неведения. Я оберегаю их чистоту, оправдывается она пред собою. Моя обитель – второй Эдем.

Мари защищает лишь свое внутреннее пространство, лишь ее духу позволено простираться до самого горизонта, лишь ей позволено возноситься ястребом под облака и оттуда взирать на мельтешащие внизу точки.

Мари мысленно сочиняет первое письмо королеве. Долго ли вы еще будете скрывать от меня лицо, напевает она в уме.

Она в одиночку едет в лес, туда, где работают ее монахини. Душу ее словно выскоблили дочиста. Долгий холодный гнев – она хранила его в сердце так долго, что успела о нем позабыть, – испарился.

И в пустоту, где прежде был гнев, проникают другие, куда более загадочные чувства.

Вечером на небеса высыпают летние созвездия.

Монахини отрываются от своего великого дела, чтобы посеять пшеницу, засадить сады. Ночью идет дождь, и сквозь влажную землю пробивается зелень.

В сонном аббатстве, лишившемся своих душ, мать-лисица с отяжелевшими сосцами тащит из погреба целого сушеного осетра. Приоресса Тильда открывает дверь и отступает на шаг, пропуская лисицу, оставляет ей украденное – подарок за смелость.

В июне чудо: Амфелиза, у которой отнялась половина тела после того, как сестра переступила через совокупляющихся змей, просыпается и обнаруживает, что вновь владеет отнявшимся лицом и рукой, не проходит лишь хромота, нога не желает слушаться. Амфелиза приписывает это заступничеству святой Луции, в минуту отчаяния сестра здоровой рукой слепила из воска обетную свечу, и пока Амфелиза молилась, свеча истаяла на горячем камне. Преисполнившись сил, Амфелиза принимает у сбившейся с ног приорессы Тильды уход за садом, и овощи у нее вырастают тучные, любисток, фенхель, сахарный поручейник прут как безумные, капустные кочаны размером с трехмесячного младенца. Амфелиза поет пчелам, и они почти не жалят ее – лишь когда она окуривает их дымом, чтобы проверить соты. Ей помогают Вевуа с Дувелиной, таскают дрова в костер, строят плетни из прутьев, и если тела их утомляются, то в умах их, ускользающем и недалеком, царит покой.

Монахини завершают последнюю часть лабиринта, близ заболоченной местности на юго-востоке. Аста заново нарисовала последний отрезок пути до аббатства из дальнего края леса, чтобы добредший сюда усталый путник увидел за деревьями шпиль часовни на холме, осознал: лес не кончается, он кажется бесконечным, – и подумал в отчаянии, что никогда не дойдет. Острое личико Асты сияет, она подпрыгивает на цыпочках, тыкает пальцем в карту, рассказывая Мари о новых придумках, обманных поворотах, насыпных подъемах, чтобы путник выбился из сил, сколько же здесь хитростей, сколько уловок на этом странном рукотворном клочке земли. Мари целует Асту в лоб. Ее монахини – чудо.