Что за глупость, думает Мари, перетягиваясь широким кожаным поясом, который мать носила во втором крестовом походе. Что за глупость выбрать для нападения ночь с полной луной, безветренную, полнящуюся лягушачьим пением, что за лентяи эти бунтари, если не выбрали слабое место поинтереснее, а то и два, довольствовались ближайшим к городу. Ее женщин вечно недооценивают. Мари надевает меч, берет в левую руку тяжелый посох аббатисы. И выезжает.

На вершине монастырского холма она размещает десять монахинь, умеющих ездить верхом. Шестеро прежде были охотницами, владеют луком и стрелами; те, кто держатся в седле, но стрелять не умеют, вооружились косами. Здесь пройдет последняя линия обороны – если понадобится. Мари едет в лес и, обернувшись, видит, что монахини на лошадях в свете полной луны кажутся великаншами, их черные силуэты отбрасывают на землю пугающие тени.

Теперь в лабиринт, по хитро скрытым тропинкам, по внутренним дорогам на шестую от середины: здесь они подстерегут нападающих. Ее женщины уже на месте, они молча ждут.

Мари останавливает лошадь. Читает молитву. В душу ее вселяется уверенность, что она сегодня погибнет. Ей грезится, как стрела вонзается в ее горло, Мари силится сделать вдох, красное заливает глаза. Мари отгоняет видение, отбрасывает его за спину, в ожидающий лес. Руки ее дрожат.

Снаружи, с внешней дороги доносятся голоса незваных гостей, возможно, пьяных, они пререкаются, смеются, их кони фыркают. Женщины молча ждут. К Мари проворно бежит стройная монахиня и выпевает: двадцать один человек, лошадей всего четыре. Есть стрелы и латы, но в основном мечи и дубинки. И монахиня тенью растворяется в темноте, вновь уходит в дозор. Вульфхильда хмуро глядит на Мари: незваные гости преодолели одну дорогу, их голоса приближаются.

Меж дорогами Аста с подручными вырыли нечто вроде оврага, обложили его камнями, спрятав следы своей работы за кустами и мхом: любой трезвомыслящий человек решит, что проще выбраться на следующую дорогу по этому оврагу, чем прорываться сквозь чащу и рубить ветки. У самой дороги овраг сужается до тропинки, делает крутой поворот, так что тех, кто прошел по нему раньше, не видно.

Ближе. Мари выжидает. Ближе.

Наконец Мари опускает руку, и вилланки, притаившиеся в овраге, беззвучно ползут, заарканивают, связывают и затыкают рты четверым, пока пятый не опомнился и не заорал.

Остается семнадцать, мрачно думает Мари.

Сзади доносится грохот, голоса негромко советуются, но в тишине их все-таки слышно. Мари так и тянет расхохотаться. Дозорная возвращается и сообщает: на этот раз первыми идут кони.

Мари кивает, смотрит на деревья: она и не видя знает, что там сидят молодые монахини с сетями, утяжеленными камнями. Мари вскидывает кулак. Монахини послушно ждут, ждут, ждут, наконец Мари видит, как блестят в свете луны глаза первого коня, разжимает кулак, новициатки швыряют сети, те медленно и величественно опускаются на дорогу и попадают в цель, конь запутывается передними ногами в сети, падает, и из тьмы, точно тени умерших, опять выползают вилланки.

С деревьев серебряным градом сыплются камни, бьются о головы – звук такой, словно стучат по арбузу, – тела рушатся на землю, крики, смятение, Мари делает новый жест, и с севера на прогалину хлынули новициатки, в лунном сиянии их хабиты отливают синевой, распущенные волосы блестят, девушки так красивы, так далеки на светлой поляне средь темной дороги.

А дальше, к югу, в таком же сиянии факелов угрюмо стоят сильнейшие из монахинь, что возделывают поля, и служанки с мотыгами и цепами.

Оставшиеся чужаки высыпают на дорогу, где-то дюжина, прикидывает Мари, половина с ревом бросается на новициаток, те бегут, но кони их обгоняют, а вторая половина с топотом и гиканьем устремляется на полевых монахинь.

Ни монахини, ни новициатки не дрогнули, они готовы встретить врага, мои красавицы, думает Мари, мои добрые смелые женщины.

Всадники налетают на тонкую бечеву, натянутую в тени перед новициатками, конь заливается ржанием, из пореза на его шее брызжет кровь, конь встает на дыбы и падает на спину, раздавив трех бегущих; другой конь галопом мчится вперед, но следующая бечева исполняет свое назначение, и к новициаткам медленно и лениво катится голова, заливая кровью дорогу, девушки визжат, конь замедляет бег и останавливается, почуяв, что всадник накренился и сполз с его спины.

Полевые монахини кричат, ревут, на них наступает разъяренная свора, человек шесть или семь, Мари собирается с духом, схватки не миновать, но ветки, припорошенные пылью, с треском ломаются под незваными гостями, и те падают в глубокую яму, утыканную кольями, слышатся стоны окровавленных раненых. Вилланки с воплями повергают на землю оставшихся.

Пауза, мгновение тишины, но потом крики боли взлетают и наполняют воздух.

Кончено? – дивится Мари. – Уже? Сраженье не длилось и тридцати вдохов. Меч и посох ее блестят огорченно. Она никого не тронула, никто не притронулся к ней. В горло не впилась стрела. Ей настанет конец в другом месте, в другое время.

Вот и хорошо, говорит Вульфхильда, все кончилось хорошо.

Весьма приятно, сухо отвечает Мари.

Но какая-то женщина кричит по-английски, Мари посылает кобылу рысью вперед и при свете смоляного факела видит одну из вилланок: мать шестерых детей – им нет еще десяти – корчится на дороге, блестящие влажные внутренности ускользают из ее пальцев, падают в пыль. Нест ругается по-валлийски, сует в рот вилланке кожаный кляп, запихивает внутренности обратно, вилланка закатывает глаза, открывает рот – то ли сомлела, то ли умерла.