Все это уже было в жизни: ночной шум реки, горы, запахи. Только тогда они заключали в себе предвкушение и ожидание.

Это здесь, в маленьком дворике, Шамши доила корову. Пахло молоком и дымом. От реки поднималась темнота, небо казалось зеленым. Тоненькую, подпоясанную платком Шамши Нина считала старухой, а Шамши было тогда, наверное, столько лет, сколько Нине сейчас. Ее дочка Мардзият смеялась над тем, что Нина принесла с гор желтые, в темных крапинках лилии. Мардзият хохотала и брезгливо крутила головой. Красивые лилии пахли остро и противно. А перед Ниной была еще вся жизнь и главное в жизни — Георгий.

У Алены тогда тяжело болел туберкулезом ее первый муж, Вадим, красавец с огромными серыми глазами, которые смотрели холодно на всех, кроме Алены. Он ей говорил:

— Я бы умер хоть сейчас, если бы ты умерла со мной.

Он ревновал даже к Нине, когда она обнимала Алену. Уже тогда без всякого основания он люто ненавидел молодого техника Лучинского, который, здороваясь, во весь рот улыбался Алене.

Чахотка убила Вадима в годы войны, в дни оккупации, когда Алене почти нечем было его кормить.

Много позже Алена приехала в гости к Нине и Георгию с новым мужем. Николай почти всю жизнь провел в горах. Он всем интересовался: техникой, музыкой, театром, был живой, добродушный и вспыльчивый.

— Молод он для меня, — говорила Алена, — не хотела я за него идти. А мне со всех сторон говорят: хоть он и молод, да у него здоровье слабое. Тоже туберкулез был. Глупость это, конечно.

— И опять тебе в горах жить.

— Я привыкла. Домик хотим построить…

И вот Нина укрылась в этом домике. Здесь ей жить, здесь она встречает сегодня первый рассвет.

Нина опустила с кровати не согревшиеся за ночь ноги, натянула фланелевый халатик и, отворив запертую входную дверь, вышла на крыльцо. Серый, безжизненный предрассветный час.

Опустившись на ступеньки, Нина положила голову на колени и задремала. Кто-то поцеловал ее в щеку. На лестнице стояла Алена в ватнике, с сумкой в руках.

— Полюбоваться вышла? Я и сама никогда этим не налюбуюсь.

Где-то очень далеко, за горами, над морем уже встало солнце. Здесь оно только окрасило небо. Еще туманно темнели горы, еще спали птицы.

Алена села ступенькой ниже.

— Такой уголок прекрасный! Сколько я здесь горя видела, а все равно люблю. — Она погладила Нине колено. — Вижу, устала ты. Здесь отдохнешь. И ребяткам хорошо будет. На Домбай их свозим, на озера. И Георгию Степановичу надо условия создать. Ну, пусть там Николай его разок потащит на строительство, похвалится.

— Он не приедет, Алена. Я от него совсем ушла.

Алена не двинулась. Только чуть слышно сказала «ох» — бессознательно, как отдергиваешь руку, коснувшись горячего. Вот, наверное, потому они и сдружились и стали родными, что понимали друг друга и в крупном и в пустяках. Говорить с ней было легко, даже если она не соглашалась с Ниной.

Самое главное Нина рассказала прямыми, ничем не прикрашенными словами. Алена ответила не сразу.

— Хорошо ли ты сделала — все сама решила? А может быть, он этого не хотел?

Если бы Георгий не хотел! Он остановил бы поезд, который ее увозил. Он помчался бы вслед. Он не дал бы Нине шагу ступить без себя.

— А как же дети? — спросила Алена.

— Дети еще не знают. Их надо уберечь сколько можно.

— Ох, Георгий Степанович! Что же он за чудо такое нашел? Какая она?

Один раз Нина ее видела. Манерно-удивленные, большие глаза на блекнувшем лице. Плавные, вялые движения.

— Дело не в ней. Это у него с детства. Мечта. То, что ему не далось. Что мимо прошло. Георгий с этим смириться не может.

— Но ведь любил он тебя!

— Он меня и сейчас любит.

— Подождала бы. Может, перегорело бы у него.

— Два года я ночами не сплю…

Это были первые слова, вырвавшиеся как рыдание. Она заглушила их деловым, сухим тоном:

— Не хочу к снотворному привыкать. А здесь у вас воздух.

Солнце поднималось. Золотисто-зеленой стала та сторона ущелья, на которую смотрела Нина. Но дом оставался еще в тени, и листья цветов казались серыми от густой росы.

— Так что приехала к тебе не дачница, не отдыхающая, а лишняя обуза.

— Будет тебе! — резко отмахнулась Алена.

Она горько сдвинула широкие светлые брови, иногда вскидывалась, собираясь что-то спросить, и снова поникала. Пустая сумка валялась у лестницы. Алена потянулась и подняла ее.

— Что же, ты и денег у него брать не будешь?!

— Буду, конечно, — устало сказала Нина, — сколько он пришлет… Им самим жить надо.

На крыльцо вышел Николай.

— Проснулись, женщины, — закричал он, встряхиваясь и пожимаясь, — утро-то какое, а? Красота! Верно, Нина? Красота!