Но идти не хотелось. Он лег на тахту. Эвника переставила тахту в самый угол. Пусть, но только в углу совершенно нет движения воздуха. Георгий закрыл глаза. Рядом в комнате Эвника непрерывным шепотом говорила со своим сыном. Ее слов Георгий не слышал. Мальчик громко сказал:

— Он меня не бил. — И повторил еще громче: — Не бил он меня.

Георгий натянул подушку на ухо. Какие-то заговоры в собственном доме. Кто с кем — не разобрать. Он каменно заснул и проснулся, внезапно разбуженный, не сознающий ни времени, ни пространства.

— Раздевайся, — сказала Эвника, — ложись как следует.

Он разделся, лег и закурил. Эвника молча лежала рядом. Время от времени она заботливо оправляла на Георгии легкое одеяло.

Что она сделала не так? В чем ошиблась? Утром, на строительстве, помогла выяснить причину пожара, — ясно, что эти влюбленные ротозеи забыли потушить свечку, — сам следователь сказал, что участие Эвники решило дело. А Георгий даже не взглянул в ее сторону. Все время, пока они ехали в машине, он был чужой и недовольный. А вечером избил ее сына.

Может быть, надо было промолчать? Но какая мать не вступится за своего ребенка? Теперь ей придется всегда ограждать сына от Георгия. Наверное, если жизнь сразу не удалась, то так оно и пойдет.

Недавно Георгий сказал: «Мне неприятно, что я оторвал тебя от дела. У тебя интересная специальность. Наверное, дома тебе скучно».

Эвника не призналась ему, что ей осточертело просыпаться от звонка будильника и отсиживать восемь томительных часов за отчетами скучнейших экспедиций.

Почему он заговорил о ее работе? Может быть, остывает его чувство и он думает о возвращении жены? До сих пор он с ней не развелся. Как ей закрепить то, чего она достигла? Вот сейчас Георгий лежит рядом с ней, курит, и Эвника со всей своей проницательностью не может догадаться, о чем он думает.

— Георгий! — позвала она.

— Ты мало общаешься со своим сыном, — сказал он, — ты не знаешь, чем забита его голова, что его интересует.

— Ничего, ничего, — успокаивала его Эвника, — не думай об этом.

— Ничего ты не знаешь, — настаивал Георгий, — что он читает, кто его товарищи.

— У него только одна тройка…

— Наплевать на тройки.

— Он дружит с сыном писателя Шахзадяна.

Георгий помолчал. Так вот, значит, откуда эта цитата!

Эвника облокотилась о подушку и стала разбирать тяжелые, слитные пряди его волос.

— У Левика есть мать. Уж как-нибудь он вырастет. Ты об этом не думай.

В духоте остро жалили неуловимые бесцветные мошки. Георгий отстранил Эвнику, поднялся и вышел на балкон.

Эвнике показалось, что она его теряет. Немедленно, сейчас надо было что-то придумать, удержать, вернуть себе его внимание, его мысли и чувства.

Она побежала за ним, шлепая по полу босыми ногами.

— Я беременна, — сказала она сквозь слезы. — И теперь я одна должна плакать в своей постели?

Он на руках отнес Эвнику на тахту, вытер ей слезы, сказал все слова, которые хотел сказать и которых она от него ждала.

Потом, когда она заснула, он долго курил и, отгоняя рукой дым от ее лица, думал о том, что придется ехать в Москву доставать тепловозы, и о том, что на обратном пути из Москвы он уже непременно заедет к Нине и посмотрит, как живут его дети.

Над уснувшим ущельем гремел рояль. Звуки летели, омытые чистым горным воздухом, освобожденные от всяких примесей, четкие, прекрасные и ненужные. Они возбуждали боль и жалость к себе. Они заставляли Нину плакать и смотреть на вершины гор, уже освещенные луной, а все это было слишком красиво для ее жизни, заполненной бесконечными подсчетами, ведомостями на продукты, весами и, главное, унижением, с которым она до сих пор не находила сил бороться.

Это постыдное чувство началось с первого дня работы, когда Нина неожиданно вытащила из своей сумки банку с красной кетовой икрой. Алена сказала:

— Ой, мы ее сто лет не видели! — И мечтательно добавила: — Блинков напечем…

На другой день Нина спросила:

— Тася, это вы мне красной икры в сумку положили?

— Ну, а кто же, ангел мой? — готовно отозвалась Тася. — Кто же о вас подумает, как не я?

— Сколько там было?

— А сколько бы ни было.

— Так ведь заплатить надо.

— Заплочено уже.

— Значит, я вам должна?

— Никому вы, золотце, не должны.

— Нет, так не получится, — сказала Нина, — я в кассу заплачу.

— Господи, — поморщилась Тася, — ну, куда вы заплатите, к чему? Это у нас излишек окажется. За излишек ведь тоже по головке не погладят, хуже чем за недостачу. Ну, получили мы эту икру два килограмма. По бутербродам ее размазывать — так она сохнет в одну минуту. Товарный вид теряет. И не все равно ее так продать, на вес? А мама пирожков с картошкой напекла, так шофера их враз расхватали, пока вы в бухгалтерию ходили. Горяченькие пирожки, мягкие. Потрудилась мама, ну да ведь мы свой труд не считаем. И картошка у нас своя…