— И как это вы решились с Порошиной работать? — огорошила она Нину в первый же день знакомства. — Храбрый вы человек, я ее на порог не пустила бы.

И не пускала. На поклоны Таси не отвечала, а Нину жаловала особо. Не спрашивая, выписала ей для столиков новые салфеточные скатерти и сказала:

— Богато, красиво. Возни-то с ними побольше, чем с синтетикой, вот санатории от них и отказываются. Нынче трудиться не любят и никто не понимает, как это благородно — накрахмаленная скатерть!

Нина взяла десять небольших скатертей. Белоснежные, отливающие муаром, они лежали в верхнем ящике стенного шкафа. Пустить их в дело Тася отказалась:

— Чистота на одну минуту. Об них все руки сотрешь. Не до того нам сейчас.

А потом Нина про скатерти забыла. Вспомнила она о них под вечер очень трудного дня. С утра ее вызвал к себе Байрамуков.

— Другие на этом месте жиреют, — сказал он, — а ты совсем паршивая стала.

Байрамуков говорил, как думал. Про Тасю выражался так:

— Толковая женщина. Жалко, хвост подмочен.

Он сообщил Нине, что закусочная должна обслужить партию иностранных туристов. Турбаза перегружена, и группу в тридцать человек надо накормить и напоить.

— Не как-нибудь, шаляй-валяй. Полтора рубля на человека. Иностранцы. Котлеты дай.

Котлеты, по представлению Байрамукова, — высшее достижение кулинарии.

Нина бегала в санаторий, договорилась с поваром насчет меню, выписала дополнительно какао и кофе. На складе взяла свежих яиц. Тася в этих хлопотах участия не принимала. Она была недовольна.

— И на что они нам сдались, эти туристы? Голодная шатия. Другой отбрехался бы, а вы, ангел мой, как телок, честное слово. Ну, мое дело маленькое. Я подсобница. Посуду вымою, а больше с меня спросу нет.

Вечером она нарочно ушла раньше, чем всегда, а за ней, молчаливо выражая свое неодобрение, заспешила Пелагея Даниловна с неизменной кошелкой.

До позднего часа Нина возилась одна. Она знала, что утром будет на счету каждая минута, а потому приготовила тридцать приборов, тридцать стаканов, солонки, хлебницы, пепельницы. Убрала со стойки все лишнее — вряд ли туристы будут что-нибудь покупать.

Пол показался Нине грязнее обычного. Его не мыли вторую неделю. «Это уж я сама знаю. Вы, ангел мой, в эти дела не встревайте». Не сумела Нина наладить верных отношений со своей подчиненной, не нашла правильного тона.

Сейчас мыть пол поздно. Но помещению все же надо как-то придать праздничный вид. Нина открыла шкафчик. Скатерти белели на верхней полке. Она сняла всю стопку, развернула одну, вторую, десятую… Вместо узорчато переливающихся светлым перламутром, тяжелых скатерок перед ней были ветхие белые тряпочки, тщательно подсиненные и накрахмаленные, — ровно десять штук по счету.

Репродуктор с площади гремел на весь поселок. Музыка была наполнена высокими страстями и торжественной скорбью.

Прижимая к груди сверток тряпок, Нина бежала по каменистой узкой тропе. Она прошла мимо дома, где спали ее дети, где Алена, поджидая ее, уже несколько раз подогревала чайник, пробежала мимо сонной турбазы, мимо березок, где две слившиеся тени проводили ее смущенно-счастливым смешком. Под самой горой, оторванной от поселка, затаился дом, куда она шла.

Дверь была на крючке. Нина дернула ее. Она не могла ждать.

В сенцах стояла Тася. Ее лицо не было подготовлено к встрече с людьми, сухое, точно обглоданное, с полукруглыми морщинами у рта. Она попыталась превратить эти морщины в улыбку, но не успела.

— Отдайте скатерти, — сказала Нина.

— Господи, Ниночка Григорьевна…

— Сейчас же отдайте скатерти!

— Да вы взойдите в хату.

Она вошла и швырнула сверток на стол. От печки на нее встревоженно смотрела Пелагея Даниловна.

— Отдайте скатерти! — в третий раз сказал Нина. Больше ей не о чем было говорить.

— Какие же скатерти, Нина Григорьевна? Эти самые скатерти и были. Не угадали вы их. А больше никаких и не было. Что это вы задумали? — осторожно уговаривала Тася.

— Я не уйду отсюда без скатертей.

— Да что ж это такое, за все за наше за доброе! — вдруг резко, истерично завопила Даниловна. — Каждый надеется, что мы беззащитные… Не видели мы никаких скатертей! Какие скатерти еще! Да я на нож пойду…

— Верните подобру, Тася. Я молчать не буду.

— Не грози! — ощерилась Пелагея Даниловна. — Мы ведь тоже найдем что сказать. И масло и мясо таскала. Каких людей — Лучинских — и тех замарала. Народ, он знает. От народа не скроешь…