— Если вы не вернете скатертей, я утром все расскажу Байрамукову.

— А про нас рассказывать нечего. Мы люди подневольные. С нас спроса нет! — надрывалась Даниловна.

В углу, неподвижный, как палочка, стоял Вениамин. Его глаза — несчастные, испуганные — перебегали от матери к Нине и опускались под ее взглядом.

— Вот эти салфетки и лежали на полке. А больше ничего и не было. Это надо же совесть такую иметь…

Пелагея Даниловна на секунду замолчала, и в этот миг раздался негромкий приказ Таси:

— Отдайте им, мама.

Пелагея Даниловна, набрав воздуха, захлебнулась им и тревожно поглядела на дочь.

— Отдайте, — еще раз движением головы подтвердила Тася.

Старуха молча вышла из комнаты. Заскрипела входная дверь. Даниловна вернулась, бессознательно, по привычке отряхивая с белого узелка приставшие к нему травинки.

«В сене прятали», — поняла Нина.

Старуха швырнула узелок на стол. Нина хотела его взять.

— Постой… Тряпка там моя.

Проворными пальцами Даниловна развязала узелок и высвободила белую тряпочку, одну из тех, которыми были подменены скатерти.

Тася вышла с Ниной во двор.

— Завтра на работу можете не выходить.

— Зачем же так, Нина Григорьевна…

— Подадите заявление.

— Эх, люди! — горько сказала Тася. — Никто руки не подаст. Только начали мы на ноги подниматься…

Она шла за Ниной.

— А может, не надо, Ниночка Григорьевна? Куда я теперь денусь? Вы сами мать. Ребенка моего пожалели бы…

Горькие глаза Венки стояли перед Ниной.

— Я всегда для вас старалась. Как же вы без меня? Вот туристы завтра приедут. Разве ж вы справитесь?

Вот чем она хотела взять! Не справятся без нее. Пропадут.

— Уйдите по собственному желанию. И это для вас слишком хорошо.

Шаги за Нининой спиной стихли. Луна уже взошла, и были видны все камни и выбоины горной дороги. Навстречу Нине легко катилась большая тень. Как будто медведь. Она хотела вздохнуть — и захлебнулась. Бесшумно подошел квадратный, темный человек. На какой-то миг Нине показалось, что это Георгий.

— Куда ночью ходишь? — спросил Байрамуков. Он стоял перед ней, расставив ноги, и говорил строго и требовательно: — Ночью спать надо. Куда ходила?

— Вот скатерти из стирки брала. — Нина протянула ему сверток.

Байрамуков преградил ей дорогу. Прижав подбородок к груди, он смотрел на нее, не двигаясь с места.

— Скучно спать одной, да? — Он поднял руку и тихонько ухватил Нину за щеку. Была ли это мужская ласка, вожделение, сочувствие? Все равно.

Нина отпрянула с тропки на каменную, поросшую травой землю и побежала, спотыкаясь и обдирая ноги.

Бежала и задыхалась от горя.

День обещал много интересного. Венкина мама вчера сказала:

— Хай им грец, этим туристам! И сами, мама, не ходите, и Веночка пусть дома сидит.

Значит, Венка целый день будет свободен, и они пойдут на рыбалку или будут наконец клеить большого змея, о котором здешние мальчики не имеют понятия. Хуже, если бабушка пошлет Вену за ягодами, но и то Артюша пойдет вместе с ним. Нога у него почти не болит, а Вениамин — настоящий друг, он пойдет медленно, и вообще перед ним не стыдно.

Нину он утром не видел. Она уже ушла. Она рано уходила на свою работу. Гаянка еще спала. Тетя Алена дала Артюше соленые огурцы и картошку, такую, как он любил, примятую и подогретую на сковородке. Алена была сердитая, заплаканная. Дядя Коля говорил ей:

— Ты рассуждаешь как эгоистка. Все должны жить по-твоему. А человек поступает, как ему лучше. Откуда ты можешь знать, какие у нее соображения? Может, ей так удобнее.

— Ну что ты понимаешь? «Удобнее!» Темная хата, вход прямо с улицы. Упрямство одно.

— А хоть бы и так. Если любишь человека, надо считаться с его желаниями. А ты на людей давишь.

— Задавили тебя, — сказала Алена. — Просто втемяшилось ей, что стесняет нас.

— И с этим считаться надо.

— Помешали тебе…

— Не мне. Ты на себя посмотри. Зарылась в кухне да в огороде. За все лето книгу не открыла, в кино не сходила. Причесаться тебе и то некогда.

— Живу как хочу, — огрызнулась Алена, — как нравится мне, так и делаю.

— Ну и другим не мешай. Пусть живут как хотят.

Артюша не очень вслушивался в их разговор. Он знал, что в конце концов дядя Коля схватит свою шапку и помчится со двора. Но Николай вдруг подошел к тете Алене и стал гладить ее по волосам, а она прислонилась к нему и замолчала.