— Часто у вас бывают такие приступы? — спросила Ксения, сделав укол.

Больной чуть кивнул:

— Часто. Стенокардия. Куда повезете? — спросил он, отдыхая после каждого слова.

— Подождем, пока вам станет легче. Потом повезем поближе к вашему дому, — Ксения посмотрела карточку, которую заполнила сестра медпункта, — вероятно, в Боткинскую.

Больной закрыл глаза.

Сердце его работало плохо, может быть только чуть лучше, чем раньше. Лицо оставалось землисто-бледным. Перевозить его в таком состоянии было опасно. Ксения сделала еще один укол и присела на кушетку, непрерывно следя за пульсом.

Сестра медпункта, успокоившись, стала наводить порядок — положила на белый табурет ворсистую шляпу, пушистое кашне и пакетик, в суматохе сброшенные на пол. Повесила на вешалку ратиновое пальто.

Теперь, когда было сделано все, что нужно и можно, Ксения разглядела лежавшего перед ней человека. Широкий в кости, еще совсем не старый, сильный мужчина. Жить бы ему очень долго, если бы не изношенные, суженные сосуды, которые подводят к сердцу кровь. И жизни ему отмерено сейчас — год, ну, два-три, если бросит курить, не будет пить, волноваться, радоваться, горевать.

Больной скосил на Ксению глаза и слабо улыбнулся.

— Три войны, — сказал он. — В штатском — это недавно…

Скрипнула дверь, и в комнате, сразу перебив запах лекарств и спирта, запахло духами.

— Ксеночка, — вдруг твердым, громким голосом позвал больной.

Ксения невольно склонилась к нему, но, конечно, он звал не ее.

К кушетке подошла женщина в широкой шубке, в ярком сиреневом платочке.

— Ну вот, Даня, я и успела, — сказала она, улыбаясь. — Что, плохо было, милый?

Он не ответил. Лицо женщины на секунду омрачилось. Потом она снова улыбнулась:

— Теперь все будет в порядке, правда, доктор? — Она обернулась к Ксении и внимательно посмотрела на нее карими раскосыми глазами. — Надо грелки к ногам, верно?

Из клетчатой сумки она вынула две булькающие грелки, привычно обернула их мохнатым полотенцем и приложила к ногам больного. Потом из той же сумки извлекла металлическую коробку со шприцем:

— Я самонадеянно думала, что приеду раньше «скорой помощи».

И она засмеялась. Володя и Сема тоже засмеялись вместе с ней. Улыбнулась и Ксения, хотя для веселья не было никакого повода.

Женщина присела у изголовья больного, пригладила ему волосы, поправила сорочку.

Сестра медпункта шепнула Ксении: «Это я позвонила. Он попросил».

Больной как будто задремал. Женщина сидела неподвижно. Но оттого, что она была тут, всем стало легче. Даже Ксении. В уголке Сема громким шепотом доказывал Володе:

— Артистка она. Я тебе говорю. Я ее видел. Может быть, на самом деле она была артисткой.

Уж очень спокойно было ее лицо у постели мужа. А потом, вызвав Ксению за дверь медпункта, она говорила, сжимая руки и сведя в одну полосу брови:

— Ему очень плохо, доктор. Вы даже не знаете, как ему плохо…

Ксении хотелось ее утешить. Пусть ей станет легче, хоть ненадолго.

— Я все-таки надеюсь на лучшее. Вот сделают кардиограмму…

— Ах, что кардиограмма! — Женщина махнула рукой. — Уж если он мне не смог солгать, смолчал, значит, очень плохо… — Она закрыла глаза и сказала: — Боже мой, неужели конец, всему конец…

На станции метро шумел подошедший поезд. Люди шли, разговаривали, смеялись. Шли мужчины с портфелями, девушки с книгами, старушки с авоськами. Шли молодые женщины с детьми. Людей было много, и у каждого своя, неповторимая, единственная жизнь.

Рация вызывала: «Пятьдесят седьмая, пятьдесят седьмая…»

— Нас… — Володя записал вызов.

— А я и не позавтракал, — пожаловался Сема.

— Ничего, поужинаешь.

Лаврентьев уже ехал по новому адресу.

Есть в Москве промышленные кварталы, бывшие окраины города. Ряды заводских корпусов, обнесенных заборами, хозяйственные дворы, рельсы, по которым бегает запыхавшийся паровозик.

Город взял их в кольцо высоких домов, повел дальше магистрали новых улиц, а небольшой завод, расположенный на таком участке, работает себе, не смущаясь своим закопченным видом и не задумываясь над тем, что по генеральному плану города на его месте через год-два будет зеленеть сквер.