– «Кадиллакам» всюду почет и уважуха. – Ящерица выбивает из пачки еще одну «Хоуп».

– Так это ж наш человек, – говорит Франкенштейн, пока стекло ползет вниз. – Возвращаются старые добрые времена. Когда-то каждый долбаный полицейский в этом долбаном городе относился к нам с уважением.

«Кадиллак» поворачивает и едет вверх по склону прямо на солнце, превращенное тонированным стеклом в темную звезду. С вершины горы мы въезжаем на стройплощадку, отгороженную от «Ксанаду» высоченным забором из листового железа. Кучи гравия, штабеля шлакоблоков, бетономешалки, деревья с корневищами в мешках, подготовленные для посадки.

– А где работнички? – спрашивает Ящерица.

– Выходной по случаю торжественного открытия, – отвечает Франкенштейн.

Миновав целый квартал передвижных туалетных кабинок, сворачиваем к «Валгалле». Из строительного мусора вырастает сверкающая пирамида треугольников черного стекла. «Кадиллак» съезжает по пандусу в тень и замирает перед шлагбаумом. Сторож опускает окно своей будки. На вид ему лет девяносто, и он либо пьян, либо страдает болезнью Паркинсона. Франкенштейн сердито выглядывает из окна машины. Сторож продолжает кланяться и отдавать честь.

– Сезам, откройся, – рявкает Франкенштейн. – Задолбал уже.

Шлагбаум поднимается, и кланяющийся сторож исчезает из виду.

– Где его откопали? – спрашивает Ящерица. – На кладбище домашних животных?

«Кадиллак» устремляется в темноту, дает задний ход и замирает. Меня охватывает возбуждение. Неужели я действительно под одной крышей с отцом?

– Вылазь, – говорит Ящерица.

В подземном гараже пахнет маслом, бензином и шлакоблоками. Рядом с нашим припаркованы еще два «кадиллака». В темноте ничего не разобрать, даже стен не видно. Франкенштейн толкает меня в спину:

– Шагай, молокосос.

Иду за ним. Мерцает пятнышко тусклого света – круглое окошко в распашной двери, за которой начинается полутемный служебный коридор, где пахнет свежей краской и гулким эхом отдаются наши шаги.

– Еще толком не построили, а освещение уже хреновое, – замечает Ящерица.

От этого коридора ответвляются другие. Мне приходит в голову, что вроде бы надо испугаться. Никто не знает, что я здесь. Нет, отец знает. Пытаюсь удержать в памяти хоть какие-то ориентиры: у пожарного шланга – направо, дальше – прямо, мимо доски для объявлений. Франкенштейн останавливается у мужского туалета. Ящерица отпирает дверь:

– Входи.

– Мне не нужно в туалет.

– А тебя, сопляк, никто не спрашивает.

– Когда я увижусь с отцом?

Ящерица ухмыляется:

– Мы доложим ему о твоем нетерпении.

Франкенштейн ногой распахивает дверь. Ящерица хватает меня за нос, рывком зашвыривает внутрь – я едва удерживаюсь на ногах – и запирает дверь. Я в белой туалетной комнате. Плитки на полу, кафель на стенах, потолок, светильники, раковины, писсуары, дверцы кабинок – все сверкает ослепительной снежной белизной. Ни окон, ни других дверей. Единственная дверь – металлическая, вышибить ее невозможно. Колочу по ней:

– Эй! Долго вы собираетесь меня здесь держать?

Шумит сливной бачок.

– Кто здесь?

Клацает защелка, дверь кабинки распахивается.

– А я-то думаю, знакомый голос, – говорит Юдзу Даймон, затягивая ремень на брюках. – Надо же, я только сел посрать. Как тебя угораздило попасть в этот дурной сон?

Юдзу Даймон моет руки, глядит на меня в зеркало.

– Так ты мне ответишь или будешь играть в молчанку, пока за мной не придет наш тюремщик?

– Ну ты и наглец!

Он сует руки под сушилку, но ничего не происходит. Тогда он вытирает их о футболку с изображением мультяшной школьницы, опускающей дымящийся пистолет; над ее головой пузырь со словами: «Так вот что такое – убивать… Мне нравится».

– Понятно. Ты все еще сердишься из-за отеля любви.

– Из тебя выйдет отличный адвокат.

– Спасибо за некомплимент. – Он поворачивается ко мне. – Ну что, продлим траур или ты все-таки расскажешь, как здесь оказался?

– Меня привез отец.

– А он кто?

– Пока не знаю.

– Весьма неосмотрительно с твоей стороны.

– А ты здесь зачем?

– Чтобы из меня вытрясли все дерьмо. Может, ты это увидишь.

– А почему? Ты их тоже бросил в отеле любви?

– Ха-ха, очень смешно, Миякэ. Ну, это долгая история.

Я кошусь на дверь.

– Ладно. – Даймон устраивается на умывальной стойке. – Выбирай себе стул по вкусу.

Стульев нет.

– Я постою.

Журчание в бачке стихает. Гулко вздыхает тишина.

– Это старинное сказание о борьбе за наследный престол. Жил да был преклонного возраста деспот по имени Коносукэ Цуру. Свою империю он начал создавать еще во время оккупации, на уличных рынках, из ворованных сигарет. Кстати, у тебя случайно не найдется…