Покоряясь отчасти как этим, так и другим принципам, начинает складываться предстоящий небольшой роман о бриллиантовом ожерелье. Этот роман, в чем читатель может вполне убедиться, не есть плод моего мозга, но часть той таинственной ткани вышеописанного «станка времени». Это событие действительно случилось на нашей земле, и нам остается только передать его во всей правде. При составлении предлагаемого очерка мы не жалели ни усердия, ни труда и, как бы странно это ни казалось, даже не упустили из виду хронологии, географии (или, скорее, топографии), достоверных доказательств и всего того, чего требует добросовестное историческое исследование. Были бы только со стороны читателя подобная готовность и подобное усердие. Освещенная с обеих сторон такой двойственной философией, эта жалкая, темная интрига бриллиантового ожерелья могла бы преобразиться и, подобно бриллиантовой звездочке, видимой без телескопа, блистать – насколько может – на небосклоне всемирной истории.

Глава II Ожерелье сделано

У герра Бёмера или, как называют его теперь, мсье Бёмера, по-видимому, не было недостатка в слабости благородных и неблагородных душ – в любви к славе; ему назначено было прославиться даже более, чем он того желал. Его виды на мир были самого радостного свойства. Он уже давно, насколько мог, изменил свой гортанный выговор на носовой и променял свою скромную саксонскую родину на цивилизованный Париж, где вел хорошие дела. Компаньон достойного мсье Бассанжа, солидного и практического человека, он отличался умением ценить драгоценные камни, обращаться с рабочими, обсуживать их труд. Он смотрел на себя как на значительного члена своего цеха, потому что за большие деньги купил себе титул придворного ювелира и вследствие этого пользовался привилегией входить во всякое время во дворец, между тем как другие ювелиры и даже джентльмены, джигмены и мелкие дворяне должны были томиться в передней.

Перед счастливым Бёмером, карманы которого были наполнены драгоценными вещами, как будто силой талисмана, растворяются великолепные салоны и священные покои. Прелестнейшие глаза в мире блестят еще ярче; ему одному показывается «недоступная» в таинственном неглиже, подает ему и выслушивает от него советы. А разве во время торжественных праздников не восхваляют его произведений? Вся эта великолепная игра цветов, украшающая кафтаны государственных сановников, придворные мундиры и звезды, королевскую корону, лебединую шею красавицы, ее головной убор и пряжки на ее волшебном башмачке, – произведение Бёмера, потому что он ювелир королевы.

И разве человек не мог этим довольствоваться? Нет, он, подобно Икару, захотел подняться слишком высоко; его восковые крылья растопились, и он снова свалился на землю. В один роковой день (по всему вероятию, в 70-м году прошедшего столетия)7 Бёмеру пришла мысль: «Отчего мне, как ювелиру христианнейшего короля и, собственно, первому ювелиру в мире, не сделать произведение, которому бы равного не было в целом свете?» – «Твоему предприятию никто не может помешать, Бёмер, если ты владеешь необходимым искусством». «Владею ли я искусством или нет, – отвечает он, – но у меня есть честолюбие, и если мое произведение не будет самым лучшим, то по крайней мере будет самым дорогим». Дал ли достойный Бассанж свое согласие на это предприятие или воспротивился ему? Он дал согласие и действует заодно. Составляются планы, делаются модели; посредством денег и кредита добываются драгоценнейшие алмазы; искусные рабочие гранят и обрабатывают их, и гордый Бёмер видит, как успешно идет его дело.

Гордый человек! Взгляните на него, когда, отправляясь после завтрака в мастерскую, он надевает треугольную шляпу, украшенную галуном, берет трость под мышку и натягивает перчатки, обходит рабочих, делает меткие замечания и выражает похвалу или порицание. Тихая радость сияет на его кротком белом лице. Он знает, что в то время, когда он посещает «недоступную» в ее священном будуаре, «великое произведение», о котором мир ничего не знает, успешно подвигается вперед. Наконец наступает день, когда кончаются заботы и заменяются великой радостью – знаменитое, всемирно знаменитое ожерелье сделано.

«Сделано», – говорим мы по общепринятому обычаю, но, собственно, оно не было сделано, а с большим или меньшим искусством собрано и расположено в требуемом порядке. Любопытна история различных алмазов, с первого их появления на свет или с первого их открытия в отдаленных ост-индских копях! В продолжение целого ряда веков они мирно покоились в горах, затем, когда пробил их час, были вырыты и впервые увидели великолепное солнце и на улыбку его ответили улыбкой, сиявшей тысячами красок и цветов. Потом, может быть, они заменяли глаза языческим идолам, и им приносились жертвоприношения; во время войны их выменивали маркитантам за ничтожное количество водки, они попадали в руки евреям и украшали в виде печатей пальцы белых и черных величеств. Затем не только с пальцами, но и с самой жизнью (как, например, Карл Смелый в битве при Нанси) исчезали в давно забытых победах и таким образом, после всевозможных превратностей, наконец попали под гранильное колесо Бёмера, чтоб соединиться здесь с прочими товарищами, собравшимися со всех концов земли. Каждый из них мог рассказать свою собственную историю, и действительно, если бы эти древние камни, из которых каждому, может быть, насчитывалось шесть тысяч или более лет, могли говорить, каким богатым и поучительным источником были бы они для философии. Но теперь, посредством маленьких золотых капсюлей и колечек, они, так сказать, собраны под знамя Бёмера и расположены в строгом порядке, так что ни один камень не спросит своего соседа, откуда тот явился. Так красуются они на время, чтоб потом снова рассеяться и попасть в другие руки и подобным путем продолжать свое существование до бесконечности. Этим необъяснимым способом как камни, так и люди, да вообще все земное, сперва соединяются вместе, затем отрываются друг от друга и теряются в этом загадочном мировом хаосе. Это, по мнению Бёмера, называлось «сделать ожерелье». Так говорят и другие люди, руководствуясь при этом еще более слабым основанием. Как часто, например, приходится слышать, как такой-то человек нажил полтора миллиона. Но если поглубже заглянуть в это дело, то окажется, что немного из этих полутора миллионов действительно нажито этим человеком. Не более того, что стоит его искусство, не более ста пенсов. Его нажива походила на труд Бёмера, а именно заключалась в накапливании и собирании денег, которые со временем также должны рассеяться. Тщеславный индивидуум, ты хвалишься, что все дело рук твоих! Да разве эти громадные здания и гранитные скалы, эти прекрасные луга, тенистые рощи, золотистые нивы и светлое солнце, озаряющее их, созданы тобою? Я полагаю, что они созданы кем-нибудь другим. Даже шиллинг, которым ты владеешь, был найден человеческими усилиями в парагвайских рудниках, затем расплавлен и перелит в монету, вероятно, не без ведома нашего покойного защитника веры, его величества Георга IV. Ты владеешь им, но каким способом и когда ты наживешь на нем хоть один фартинг, ты и сам не сумеешь сказать. Если снисходительный читатель спросит меня: «Какие же вещи созданы человеком?» – то я отвечу: «Весьма немногие». Геройство, мудрость иногда создаются; так, например, от сотворения мира было написано только пять или шесть книг. Странно, что их не больше, хотя на это существуют всякие поощрения…

Итак, счастливый Бёмер «сделал» свое ожерелье. По рисунку в натуральную величину, изданному Тоне, продавцом эстампов с рю дель Анфер8 и впоследствии помещенному аббатом Жоржелем во втором томе его «Записок», любопытный читатель может составить понятие, что за царское украшение было это ожерелье.

Ряд, состоящий из семнадцати великолепных бриллиантов, величиною в орех, первый раз неплотно обхватывает шею. К этому ряду, немного отступя, грациозно прикреплен в трех местах тройной фестон, с целою массою грушевидных, звездовидных и неопределенных форм подвесок, и этот фестон во второй раз окружает шею. Затем, нежно опускаясь и как бы завязываясь узлом вокруг настоящей царицы бриллиантов, великолепной цепью ниспадают на грудь два тройных ряда, кажущиеся неимоверно длинными; одни кисточки их могли бы обогатить немало людей. Наконец, еще два других тройных ряда необыкновенной красоты, также с кисточками, соединяются, когда ожерелье надето и застегнуто, в двойной великолепный ряд, состоящий, в свою очередь, из шести рядов чудных бриллиантов. Разделенные или вместе, они падают сзади шеи, напоминая своим блеском зодиакальный свет или северное сияние. И все это на белоснежной шее, слегка подернутой розовою тенью, взлелеянной королевской жизнью, – при сиянии люстр, воздушных движениях, кокетстве, во время менуэта, когда каждое движение вызывает сверкание звезд и радужных цветов, таких же светлых, как движения прекрасной молодой души. Чудное украшение, достойное только царицы мира! Да и действительно, оно только ей одной и доступно, потому что его ценят в 1 800 000 ливров, или в 80 000—90 000 фунтов стерлингов.

Глава III Ожерелье не может быть продано

Но расчет твой неверен, Бёмер. Ни одна султанша в мире не наденет твоего ожерелья; ни шея королевы, ни шея ее подданной не станут от него прелестнее. Неужели ты думаешь, что при жалком состоянии наших финансов, когда свирепствует американская война, мы можем бросить на подобную безделку восемьдесят тысяч фунтов? В этом голодном мире эти пятьсот алмазов, годных только для виду, стоят в наших глазах меньше такого же количества сухого картофеля, которым голодающий пролетарий мог бы набить себе брюхо. Гордясь своим положением, своим искусством, ты не замечаешь, самодовольный ювелир, что готовит тебе мир. Ты улыбаешься теперь, но, поверь, придет время, и ты скорчишь другую физиономию.