— Кто ж спорит. — Грустно сказала она и заплакала.

Я рано стал интересоваться тем, каким образом дети появляются на свет. Не было сестрёнки, и вдруг появилась. Как? Откуда?

Спросил отца, он ответил: «подрастёшь, узнаешь». У него на все мои важные вопросы была одна и та же отговорка. Спросил об этом у тётки, она улыбнулась, и уклонилась от ответа. К матери я так пристал, что оставить меня без ответа она просто не могла. И она всё подробно рассказала.

В тот же день я, как профессор студентам, рассказывал дворовой ребятне о том, каким образом дети появляются на свет. Меня слушали с открытыми ртами. Я говорил:

— Когда взрослые хотят завести ребёнка, они идут к врачу, и врач даёт им семечку. Если хотят сына, то врач даёт им семечку синего цвета, а если хотят дочь, красного. Эту семечку мама проглатывает и ждёт, пока у неё в животе вырастет ребёнок. Когда ребёнок вырастает, мама идёт к врачу и говорит: «Пора вам принимать роды». Врач моет руки (начинал я на ходу сочинять подробности), надевает белые резиновые перчатки, разрезает маме живот, достаёт ребёнка, а живот зашивает. Так дети на свет и появляются.

Рассказывая такие важные взрослые тайны, я ни как не ожидал, что буду поднят на смех. Сверстники, сидевшие на скамейке с открытыми ртами, конечно, не смеялись. Смеялась соседка, Зинка Шалункова, незаметно подкравшаяся ко мне со спины, и всё слышавшая.

Зинка была разбитной девчонкой с носом, усыпанным конопушками и рыжими, как огонь, волосами. Она была старше меня на пять лет, но у неё под кроватью всё ещё стоял детский ночной горшок. На мой прямой вопрос: «Зачем тебе горшок?». Она, не смущаясь, ответила: «Если ночью проснусь, чтобы не бегать в туалет. Далеко и страшно».

Я по ночам спал, и ни в туалет, ни, тем более, в горшок не ходил. Но, подумав, согласился с тем, что коль скоро она по ночам встаёт, то ей, возможно, без горшка не обойтись. Хотя применительно к себе это казалось непонятным и позорным. Мне стукнуло уже пять лет, и я совсем забыл то время, когда пользовался горшком. Казалось, это было давным-давно, и не со мной. А тут, такая кобыла, ходит уже не первый год в школу, а всё ведёт себя, как маленькая.

Эта Зинка, поднявшая на смех мою версию с семечкой, долго объясняла, что даже в белых резиновых перчатках резать живот человеку нельзя, что у него там желудок, кишки (я думал, пустое место), и что дети появляются на свет совершенно иначе.

Она популярно объяснила мне и всем присутствующим, откуда на свет выходят дети и каким образом зарождаются. Много спорного, нелепого и неприличного было в её рассказе. Мы отказывались ей верить.

Уверяла, что мой отец и моя мама, для того, что бы я появился на свет, занимались такими глупостями, за которые в нашем детском саду им непременно бы натёрли мылом глаза и поставили бы без трусов на подоконник. Так воспитатели у нас наказывали непослушных.

Слушая Зинку, я краснел, плевался и после того, как она закончила своё выступление, решил, что не буду ей верить, а буду придерживаться версии с семечкой.

Родителям о новой гипотезе ничего не сказал. Я тогда уже знал, что можно говорить, а что нет. Соседку, так и запомнил, как первого учителя.

В одной из тюремных камер, на пересылке, чудесным образом сошлись пути, форточника, Степки Скокова, юноши восемнадцати лет, попавшегося в руки правосудия впервые и пятидесятилетнего вора в законе Харлампия Харитоновича Матыгина, который практически всю свою сознательную жизнь провёл за решёткой. Между ними состоялся разговор.

— Извините, за дерзость, Харлампий Харитонович, — еле слышно начал Стёпка. — Я не решился бы к вам лезть, но, боюсь, разойдутся вскоре наши дорожки, а если и сведёт судьба, то вокруг вас будет свита. Запросто не подойдёшь. Я же, сколько живу на свете, не видел человека умнее и справедливее, чем вы.

— Не тяни, — перебил Матыгин.

— Хочу задать принципиальный вопрос.

— Задавай.

— Разрешите мои недоумения. Сегодня ночью приснился сон, что попал я в далёкое будущее. Там, узнав о моей статье, сказали, что ни судов, ни приговоров не будет. И, направили в санаторий. Уверяли, что воровство не является преступлением и что их науке будущего давным давно известна эта болезнь. Обещали сделать укол, после которого мне не захочется воровать. Какой-то профессор в очках, с огромной седой бородой, рассказывал о своей диссертации. Пытался втолковать, что крадут только те люди, у которых имеются нарушения на генетическом уровне. Не то слишком много хромосом, не то слишком мало ритроцитов.

— Эритроцитов, — поправил Матыгин. — Чего задумался? Говори, я слушаю.

— Я не понял профессора и не поверил ему. Но, как только они мне сделали укол, я сразу же внутренне переменился. Появилась какая-то неутолимая жажда к созидательному труду. Захотелось встать к токарному станку и точить болванку, наблюдая за тем, как вьётся радужными кольцами стружка, и появляется деталь. И они поставили меня к станку. Я работал и испытывал наслаждение от своего труда. От того, что делаю общественно-полезную работу, являюсь одним из миллионов честных тружеников. Был горд сознанием того, что вношу свой вклад, свою частичку в то общее большое дело, которому и названия нет, но ради которого я готов работать день и ночь. Готов умереть.