Хозяйка быстро, как она это умела, собрала на стол. Достала из холодильника водку и закуску.

Василий посмотрел на картину, висящую в кухне на стене, словно первый раз её увидел и спросил:

— Что это? Подлинник?

— Репродукция, — засмеялась Начинкина, — подлинник в музее висит.

— А как называется?

— «Бобовый король». Автор — фламандский художник Якоб Йорданс. Изображена жанровая сцена во время праздника «трёх волхвов». Тех самых, что Иисусу Христу — младенцу подарки принесли. В этот день, по их традиции, в праздничный пирог запекали боб. Пирог разрезали на равные части и делили межу всеми присутствующими. Кому доставался кусок с бобом, провозглашался королём праздника. Видишь, король надевает корону, выбирает себе королеву, а все остальные на время пиршества становятся его придворными и всячески ему угождают.

— А где эта картина? В Лувре?

— У нас, в Эрмитаже.

— Так он настоящий король?

— Ненастоящий.

— Что же, это обычный дед, которому попался кусок с бобом?

— Да, деду просто попался кусок…

— Повезло ему. А может, ты всё это придумала?

— Нет. В этом и заключается весь смысл этой картины.

— Я к чему картину эту вспомнил? В девяносто первом с Генкой Гамаюном работали грузчиками. Мебель из квартиры перевозили. И у хозяев на кухне такая же картина висела. И ещё много других картин: «Мясная лавка», «Овощная лавка», «Рыбная лавка». Там весь прилавок завален рыбами. Рубенс, наверное.

— Это не Рубенс, а Снейдерс. Те, что ты рассказываешь.

— Так вот. Нашёл я там, на кухне за буфетом кошелёк. Посмотрел — в нём пластиковые карточки. Показал Генке, а он тогда уже о них всё знал. И мне же говорит: «В кошельке было пусто». Ну, я промолчал. Мне они на кой? А когда поднялись с улицы хозяева и стали спрашивать про старый кошелёк, я показал на Генку. В нём же «ничего не было». Он и им стал врать, отпираться. А на лице-то всё написано. Они вывернули ему карманы, нашли карточки, а самого побили. Несильно, но чтобы почувствовал. К чему говорю? Сколько помню его, всегда ратовал за царя, называл себя монархистом, а теперь вдруг стал либералом. Я, говорит, всегда им был.

Перекрестившись и выпив, Василий стал неспешно сообщать новости:

— Сегодня я в роли Игната Могильщика.

— Что такое? — испугалась Нина.

— Принцесса Диана погибла. Плакать хочется.

— Не убивайся, — облегчённо вздохнула Начинкина, — она того не стоит.

— Да не по ней, по себе плачу. В церковь не хожу, не исповедуюсь, не причащаюсь. А что как умру? Распутная жизнь, как ещё раз мы все убедились, приводит к внезапной смерти.

— Солнце моё, ты же верующий. Смерти нет.

— Это я понимаю. Боюсь предстать перед Всевышним судиёй во всей своей мерзости. Скажет: «Ты же знал, что земная жизнь человеку дана для подготовки к вечной. Так-то ты, сукин сын, подготовился? А ну-ка, бей его, ребята!». И черти возьмутся за меня. Станут наносить удары грязными копытами по лицу. Вонзать острые волнистые рога мне под ребра.

— Фу! Не хочу слушать! Ну и фантазия у тебя.

— Позавчера ездили в Волоколамск на картофельные поля картошку воровать. Никандру мой тесть дал мохеровую вязаную шапочку. И ночью, при свете луны, я как глянул на него — стоит милиционер в фуражке. У меня сердце в пятки, чуть «Кондратий» не приобнял.

— Зачем так далеко мотались? У нас в овраге огороды.

— Красть у своих? Потом стыда не оберёшься. Можно куст-другой вывернуть, картофелин десять взять, на костре испечь. Но не шесть же мешков выкапывать.

— Шесть мешков набрали? И что, «Запорожец» Гаврилова всё увёз?

— Увёз.

— Ваш Никандр — вылитый Самсон, что в фонтане Петергофа. Грудь широкая, тело атлетическое.

— Ну да. На скульптуру он похож. Даже той же бородой.

— Какой бородой? — засмеялась Нинка. — Он тебе не старик Хоттабыч. У Самсона сила заключалась в длинных волосах. Это библейский герой. Его напоили и у пьяного волосы отстригли.

— Я даже знаю, кто. Наши школьные учителя, директор и завуч. Они, опасаясь силы учеников, всех нещадно болванили. Кричали: «Бога нет!». А сами по ночам выходит, Библию листали.

— И всё-таки ты в долгу перед ними.

— За что? За то, что в течении десяти лет дурака из меня делали?

— Я не про учителей. Про твоих верных «оруженосцев». Они горбатятся на тебя за миску супа, а ты забираешь у них даже те деньги, которые им даёт Лев Львович. Смотри, сколько за год они успели. Подвал отремонтировали. Квартиру твою — полностью. У меня всем на зависть европейский ремонт сделали. Теперь трудятся у бабы Паши. А ведь если бы платить им за работу, то они бы и себе на жилплощадь скопили.

— Им жилплощадь не нужна. А на нужды я им не отказываю. Вон, у Никандра две малиновые рубашки и дюжина красных носков с золотой нитью. В таких только Майкл Джексон со сцены поёт. Они сыты, пьяны, есть крыша над головой. Но ты права, совесть моя нечиста. Надо им что-то хорошее сделать, я что-нибудь придумаю.

— Придумай, пожалуйста. Я тебя очень прошу. И знаешь, так и не смогла вчера трусы найти. Мистика какая-то.

— Без трусов ходишь?

— Почему? Сегодня, как положено, «сандей» надела.