— Чего надела?

— У меня трусы из набора «неделька», на каждый день — свои.

— Я думал, такие уже не носят. Лет десять назад были в моде.

— Чистое, новое бельё всегда в моде. Мне два набора Майя Каракозова подарила. А ей из Лондона привезли на днях. А ты говоришь, — «десять лет назад».

— Противно смотреть на Каракозовых. Миша лебезит перед ней, а она кричит на него, обзывает мужа по-всякому, не стесняясь людей.

— Когда ты в Волоколамске картошку воровал, Майя сидела на твоём месте и жаловалась, что супруг её не ласкает. До того дошла, что своё отражение в зеркале целует.

— Для чего? — не понял Василий.

— Женщине внимания хочется, а если его нет…

— Смешные люди, с жиру бесятся.

— А что им не беситься? Детей нет. А тут, что случится, сдадут моего Доминика в дом инвалидов, как Славика Мимоходова.

— Меньше водись со всякой поганью, дольше проживёшь, — вырвалось у Грешнова.

— Вась, кроме тебя я ни с кем не «вожусь». Себя «поганью» называешь?

— Ну, прости.

— Ну, прощаю.

Начинкина что-то вспомнила и улыбнулась.

— Чего? — поинтересовался Василий.

— Да, Истуканов сватался. Говорил: «случись с тобой что, стану опорой твоему сыну».

— Когда сватался?

— Да всё тогда, когда ты картошку тыбрил, — засмеялась Начинкина.

— Вот гад. Ни на минуту отъехать нельзя. Со смерти Юрка ещё год не прошёл.

— Да. А люди очередь уже занимают.

— Чего теряешься?

— Смеёшься?

— А Славика жаль. Но он в детстве всё, что хотел, получил. И конь металлический, управляемый педалями, и велосипед, который старшие ребята не отбирали, — всё у него было. Сестру, видимо, обделяли. Поэтому, когда родители умерли, она его фиктивно женила, ещё кое-какие махинации провернула, используя его инвалидность. А затем, с чистым сердцем в «дом скорби» сдала.

— Я об этом и говорю.

— Нин, я всё понял, но муж из меня… Сама видишь. Чего загрустила?

— Всё одно к одному. Бандиты заезжие в магазин приходили. Спрашивали, есть ли у меня «крыша».

— Скажи: «Гимнаст — моя крыша».

— Лев Львович — не бандит, он бизнесмен.

— Он такой бизнесмен, что страшнее всякого бандита. Его все знают и боятся.

— Может, у нас и знают, а приезжим-то что? Был бы у меня муж, он бы заступился.

— Но я же тебе не муж.

— Так в чём дело? Всё есть, — и квартира, и магазин, и медцентр. Да и я стараюсь за собой следить.

— А Наталья? Она не даст мне развода. А Олеся? Дочь не простит. Да и с Бертой кто гулять будет? Вон попросили один раз твою целующую зеркала, пришлось потом щенков топить. Я тебя люблю, ты это знаешь. А чтобы жизнь менять — это выше моих сил. Пусть всё остаётся так, как есть. Перемены всегда всё портят.

— Да, — грустно признала Начинкина.

— Согласна? — удивился Василий.

— Ты мне не муж. Господи, — взмолилась Нина, — пошли мужа и защитника.

— Правильно. Молись. Бог не оставит без внимания искреннюю молитву. Обязательно мужа пошлёт.

— Ты серьёзно?

— Серьёзнее не бывает. Человек получает по вере. Если веришь, обязательно получишь то, что просишь.

— Я верю.

— Значит, даже не сомневайся. Будет у тебя муж. Чего опять нахмурилась?

— Адушкин ультиматум поставил. Он испугался бандитов. Говорит: «Или договаривайся с ними, или ищи себе другого сторожа». Говорю: «Даже Игнат их не боится». — «Игнат — дурак, а дураки ничего не боятся. В общем, ты меня услышала». Так что придется Игнату пока без сменщика работать. Согласится ли? У него же в овраге хозяйство, козы.

— Согласится, — убеждённо сказал Грешнов.- С телевидения к нему приезжали, снимали его. Он всё о себе перед телекамерой рассказал, показал питомцев, молочком репортера угостил. Отснятый материал показали в новостях. Стоит наш Игнат на фоне картонной лачуги, а вокруг него — стадо коз. Получилось всё, как в сказке «Чиполлино» с домиком кума Тыквы. Картонный дом, построенный Огоньковым, сломали. А коз забрали якобы в уплату за работу бульдозера.

— Ой, бедный. А Игнат что же?

— Соорудил себе новый дом, накрыл пленкой, приглашает на новоселье.

— Чёртовы власти!

— Да нет, это перегибы на местах. Власти сейчас хорошие. И нравы, несмотря на всё, смягчаются. Был в парикмахерской, даже не просил, — мастер сам мне из ушей специальной машинкой волосы выстриг. А в советские времена, помню, мой дедушка, Петр Кононович, попросил, чтобы выстригли, так был целый скандал. Молодая девчонка-мастер кричала: «Да не стану я вам волосы из ушей выстригать! Идите, жалуйтесь заведующему».

Нинка посмеялась, завела любимые мелодии, с помощью которых пыталась успокоиться, и стала подавать горячее.