— Да детство вспомнил. Как мать отцу оставила червонец под зеркальцем, а я его украл. Чего вы с Юрой только ни придумывали, чтобы отнять его у меня. А просил ведь всего три вещи: саблю с металлическим клинком за рубль тридцать, килограмм шоколадных конфет «Василёк» и набор из десяти юмористических открыток про охотника и охотничью собаку. Вы с моим братом, других приятелей ваших уже и не вспомню, как шакалы, бегали вокруг меня, и всё же обманули. Купили саблю из мягкого пластика за пятьдесят пять копеек, «стеклянные» конфеты «Дюшес» триста грамм, а вместо набора открыток — два десятикопеечных значка с изображением погибших космонавтов, Комарова и Волкова. А все оставшиеся деньги забрали себе. Вы же знали, что эти деньги краденые, но вам на это было плевать. Потому что отвечать за них предстояло мне. Где же тогда была твоя принципиальность?

Лев Львович засмеялся и, обращаясь к Познякову, с неподдельной завистью сказал:

— А ведь он правду говорит, я и забыл совсем. С такой памятью не Никандра… Сам бы мог президентом стать. Ну, не страны, конечно, и даже не Москвы, а крупной компании, например. А ты чем занимаешься?

— А чем я занимаюсь?

— Не становишься президентом, — миролюбиво ответил Ласкин.

— И ёлочную игрушку ты у меня украл, снегиря.

— Ну, началось!

— А в пионерлагере вместе с физруком по фамилии Шиболтас, ты футбольный мяч ножом резал, игрушки топором рубил. Всё, якобы, для списания.

— Ты меня не путай, — хохотал Лев Львович. — Не меня судят, а тебя. Есть последнее желание?

— Последнее? — вмиг посерьёзнел Василий, словно его должны были расстрелять. — Восстанови на работе бабу Пашу.

— А за что её уволили? — удивился Ласкин.

— За мечту.

— Быть такого не может.

— Сказала девчатам на мойке, что грезит о близости с тобой. Передали слова директору ресторана, он от греха подальше её и уволил.

Ласкин захохотал с такой силой, что казалось, стены задрожали.

— Ну, надо же, опять поймал! Что ты будешь с ним делать? Иди в тюрьму.

— За что? — полюбопытствовал Грешнов, рассчитывая на то, что после такого чистосердечного смеха его должны были отпустить.

— «За что?». За избиение при свидетелях гражданина Берилякина Аполлона Бонифациевича.

— Лжецелителя, что ли? Не было свидетелей.

— А Уздечкин и Сморкачёв?

— Так они же били его вместе со мной. Они — соучастники.

— Были соучастники, а после содействия следствию переведены в разряд свидетелей. И они на тебя показали письменно и подписали свои показания.

— Где они?

— Благополучно разъехались по своим делам.

— Нет у них дел и ехать им некуда.

— Нашлось куда. Сморкачёва, как дезертира, передали в комендатуру. Пусть у них голова болит, как с ним поступить, в тюрьму его или в дисбат.

— Он присягу не принимал.

— Значит, пойдёт служить со следующим призывом. Хватит дурака валять. А Никандра твоего отправили в Малоярославец к соплеменникам.

— Он из-под Ужгорода.

— Они разберутся.

— А меня куда?

— А куда преступников определяют? Отведите его в башню.

На голову Василию надели светонепроницаемый мешок, под милицейским конвоем отвезли и определили в неоштукатуренную обсерваторию Льва Львовича, где в холодной кирпичной башне Василий провёл остаток ночи.

Как привезли Грешнова на место и, сняв мешок с головы, оставили одного, так сразу же он и заснул на ворохе соломы, заранее приготовленном там для него. Проснувшись от холода, находясь в полном неведении относительно дальнейшей своей судьбы, Грешнов стал казнить себя, произнося вслух:

— Только бы остаться живым и не сойти с ума. Господи, какая бы Нина ни была, я на коленях буду молить её о том, чтобы простила меня, дурака, и стала моей женой!

Знал бы Василий, что ни Наталья, уставшая от мужниных выходок и мирно спящая в своей постели, а именно Начинкина, сразу после того, как ей из ресторана позвонил Шептунков и сообщил об аресте Грешнова, перезвонила Льву Львовичу и умоляла:

— Ради Христа! Пусть будет увечный, больной, хромой, но только живой! Ведь у меня, кроме него, никого нет.

— С вами книгу писать о превратностях любви. Да всё хорошо с артистом твоим! Никто его пальцем не тронет. Проспится и придёт к тебе, сказки рассказывать. И за что вы таких любите? — вырвалось у Ласкина выстраданное недоумение. Впрочем, ответа на этот вопрос он не ждал.

К Василию в башню на момент его пробуждения пришёл человек в чёрной плащ-палатке, какие носят в ненастье моряки на флоте. Капюшон поднят, ни глаз, ни лица не видно. Этот человек поставил керосиновую лампу на пол, сел на принесённую с собой раскладную табуретку, поодаль от Грешнова и стал следить за тем, чтобы до приговора суда заключенный с собой ничего не сделал. Именно так расценил его появление узник.