Так мать Мария более семи десятилетий назад предрекла наступление на православие «уставщичества», расцветшего сегодня махровым цветом в изданиях типа сборника новоиспеченных богословов Свято-Тихоновского института «Суд им давно готов», авторов которого профессор Н. А. Струве называет инквизиторами и тоталитаристами, ибо только тоталитарная психология может с таким пафосом набрасываться на инакомыслящего, не признавать за человеком права на творческое мышление, считать Церковь неким совершенно окаменелым институтом, не допускающим и мысли о необходимости подачи вероучения в идиомах понятий человека XX или XXI века.

641

Современные российские инквизиторы от православия, по-видимому, считают, что все ответы на все времена даны в Церкви раз и навсегда, и любое новшество есть ересь[15]. А вот покойный профессор протопресвитер Иоанн Мейендорф говаривал, что в отличие от римско-католичества православие не претендует на обладание ответами на все вопросы. Оно не боится признать, что в Божьем творении и в промысле Его о Церкви, о человеке и о мире много загадок, на которые у Церкви нет ответа, что делает Православную церковь свободной и открытой для дальнейших богословских исканий. Именно поэтому православию более свойственно апофатическое, то есть отрицательное богословие, чем катафатическое, то есть утвердительное. Легче указать, чем Бог не является, чем дать определение Его качеств, ибо всякое такое определение ограничивает определяемый предмет каким-то числом характеристик, а Бог безграничен, и эту безграничность человеческий ум не в состоянии понять, а язык — выразить. Недаром одним из самых влиятельных богословских трудов XX века является книга Владимира Лосского «Мистическое богословие Восточной церкви», которая сделала огромный вклад в ознакомление протестантского и католического мира (да и многих православных) с апофатическим богословием православия.

Тут уместно сказать несколько слов о пятом типе благочестия у матери Марии. Это, конечно, евангельский тип духовной жизни. Во-первых, она предупреждает против смешивания евангельского благочестия с евангелическим сектантством, которое, по ее словам, «взяло из Евангелия лишь некоторое количество моральных предписаний, присоединило к этому довольно своеобразную и убогую свою догматику о спасении, о втором рождении, окрылило это ненавистью к Церкви и стало выдавать эту своеобразную смесь за подлинное понимание евангельского учения Христа». Мать Мария далее говорит о необходимости «охристовления» мира, которое, по ее мнению, содержится в словах апостола Павла: «Не я живу, но живет во мне Христос». А квинтэссенцией «охристовления» являются две заповеди Христа: «Возлюби Бога

642

всем сердцем и всей душой» и «Возлюби ближнего как самого себя». Обезбоженная любовь к человеку «приводит нас в тупик антихристианского гуманизма», который подменяет любовь к человеку любовью к человечеству — абстракции, во имя которой приносятся в жертву конкретные «человеки». Из любви к человечеству рождаются идеологии геноцида во имя создания «нового человека», будь то нацизм, коммунизм или еще какой-то «изм». Но и любовь к Богу без любви к человеку осуждена: «Лицемер, как ты можешь любить Бога, которого не видишь, если ненавидишь брата своего,... который около тебя?» Затем м. Мария рассматривает разные типы любви, которая тоже может быть эгоистическо-эксклюзивной, например, такая любовь матери, которая ставит своего ребенка выше всех остальных:

«Только та материнская любовь, которая видит в своем ребенке подлинный образ Божий, присущий не только ему, а и всем людям, но ... как бы порученный на ее ответственность, который она должна развить и укрепить для всей неизбежной на христианском пути жертвенности, — ... только такая мать любит своего ребенка подлинной христианской любовью. От этой любви она будет более зряча к бедам других детей, более внимательна к их беспризорности».

Аналогичные стандарты м. Мария применяет и к любви к родине:

«Можно похотливо любить свою родину, стремясь к тому, чтобы она славно и победно развивалась, подавляя и уничтожая всех своих противников. Можно любить ее по-христиански, стремясь, чтобы в ней наиболее ярко явлен был лик Христовой правды... Можно идею всей своей жизни любить за то, что она моя идея. Можно и в ней видеть дар, данный мне Богом для моего служения вечной Его правде во время моего земного пути».

Крестный подвиг Христа преобразил крест из орудия пыток в «символ самоотрекающейся любви», ибо, как сказал Христос, «больше любви никто не имеет, чем тот, кто душу свою полагает за друга свои», не просто жизнь, а именно душу, то есть весь свой внутренний мир приносится в жертву за других. Именно так по примеру Христа поступили и мать Мария, и молодой парижский православный священник

643

Дмитрий Клипенин. Оба они погибли в немецких концлагерях за то, что спасали евреев от нацистских палачей в оккупированном Париже. Оба принесли себя в жертву за, казалось бы, «совсем других» — евреев.

Сила очерка матери Марии в том, что это не просто глубокая и сильная проповедь христианства, которую каждый из нас слышал не раз от блестящих богословов и проповедников, а в том, что это программа жизни, которую до конца, до мученической смерти она прошла полностью — от богемной и романтической дщери Серебряного века с замужествами и разводами до монашества и самоотдачи без остатка[16].

Прочитав этот замечательный богословский трактат, остается только пожалеть, что она не продлила его на исследование внецерковного христианства. Доживи она до нашего времени, можно с уверенностью предположить, что, например, таких борцов за спасение, человека и его достоинства с безграничной самопожертвованностью вплоть до собственной гибели, как Юрий Галансков, Анатолий Марченко, академик Андрей Сахаров, она причислила бы к евангельскому типу благочестия скорее, чем многих формально правоверных христиан, будь то уставщического, формально аскетического или эстетского типа, хотя вряд ли кто-либо из них был церковным человеком, а Сахаров прямо признавался: