– Вчера в нашем полку, – Вавилин раздельно произнес первые слова фразы, как всегда, четко окнув в последнем слове, – произошло отвратительное, я бы даже сказал – вопиющее происшествие, – он замолчал и прошелся глазами по полковому строю, – Двое старослужащих солдат – рядовые Загорулько и Черепной из комендантской роты – решили, что им все позволено. Они пришли в столовую в двадцать три пятнадцать и потребовали у наряда начищенной картошки. Но молодые солдаты оказались ответственными людьми. Они защитили социалистическую собственность и свою собственную честь. По поводу данного и подобных случаев представитель особого отдела старший лейтенант Карпухин будет вести расследование. Младшему сержанту Збруеву и рядовому Плахину от лица части, командира полка и от себя лично объявляю благодарность… И еще, – замполит сделал паузу, – этих двоих солдат я беру под свой личный контроль. Что это такое, надеюсь, всем понятно.

У нас с Вовчиком от волнения заблестели глаза – дисбат нам не светил.

Апофеозом этих событий стал наш новый неофициальный статус: к Володе приросла кликуха Боксер, а я стал Борзым Капралом.

Вот такие воскресные армейские бутерброды с яйцами получились.

Уже давно стемнело. Мороз сковал тишиной таежные просторы, выдавливая иногда из деревьев подобие стона, да, нет-нет, раздавался в тайге треск, подобный выстрелу, далеко слышимый в густом студеном воздухе. Воздух сух и колюч настолько, что невозможно вдыхать его носом, не прикрывшись шарфом. Где-то за сорок пять – не меньше.

Я улыбнулся: тяжелый полушубок, ватники, валенки и все надетое под них совершенно не чувствовалось. Все было таким легким и неощутимым. «Слава богу, в такие морозы обычно не бывает ветра», – подумал, остановившись посреди неширокого зимника. Захотелось просто постоять – посмотреть на окружавшее меня чудо.

Высокая луна, как хороший уличный фонарь, изливала свой яркий свет на болотистую, с правой стороны, равнину, почти лишенную деревьев. Снег, искрящийся всеми гранями неизмеримого количества снежинок, отражал его, и от этого, казалось, было еще светлее.

Я стоял и слушал напряженную тишину, осознавая свое великое одиночество среди бескрайних просторов Крайнего Севера. Не хотелось шевелиться, потому что громкий скрип снега под ногами наверняка уничтожил бы это щемящее чувство одновременного величия и ничтожества. Черное небо с редкими, но, несмотря на лунное сияние, яркими звездами подчеркивало бесконечность бытия вселенной по сравнению с крохотным существованием человеческой жизни. И одновременно с этим ощущалась сила разума, постигающая эти вселенские просторы – сила проникновения в тайны Бога, тщательно скрываемые от любимых чад.

Постояв еще какое-то время, пока растворялась в мыслях концентрация чувств, я вдруг ощутил остывание воздушной прослойки между телом и скованным запредельным холодом внешним миром. «Пора!»

Под ногами, разорвав тишину и заменив собой чувство великолепия мира, громко заскрипел снег. Я еще потоптался на месте, разглядывая окружающее меня пространство, вдруг утратившее пронзительность своей прелести, и пошел дальше.

Дорога, обвалованная еще не высокими стенами бурого, с болотной травой и мхом, снега протянулась до самого леса, перпендикулярно черневшего вдалеке. «Еще идти и идти».

Вызвался я сходить на другую точку – площадку под буровую установку, подготавливаемую дорожно-строительной бригадой, потому что других желающих не нашлось. Конечно, нарушались инструкции – пошел один в такой мороз, да еще ночью. Но у нас, где правит бал его величество «авось», что делается без нарушений?

На Потанайких площадях, подходивших к Оби, были замечены волки, но я надеялся – в такой мороз вряд ли их встречу. Плюс к тому у меня на плече ружье. Да и дорога не длинная – всего каких-то семь километров.

Страха не было. Было умиротворение, связанное с одиночеством. Сигаретный и папиросный дым, переполнявший жилой вагончик, пустые разговоры о работе и о бабах, то есть, по сути, ни о чем – все надоело. Плюс к этому еще и болтовня, по поводу недовольства теми, кто в данный момент отсутствовал. Достало. Я всегда в таких случаях ощущал досаду. И пару раз в запале останавливал таких балагуров. Один раз это даже закончилось дракой с одним мужиком из АТК – автотракторной колонны, обслуживавшей нашу экспедицию. Вообще, конечно, контингент в АТК, да, впрочем, и в самой экспедиции – мама не горюй. Если не вдаваться в подробности, каждый третий прошел места не столь отдаленные. Кстати, не столь отдаленные от тех мест, где вела поисковые работы наша геологоразведочная контора. Как поется в песне, «где зона видит зону, где бичевозные вагоны недалеки от шабаша».

Сознание, зацепившись своей причинно-следственной сутью за последнюю фразу, вытащило из памяти ассоциацию с одним из таких вагонов.

Наша бригада бичевозом «Приобье – Серов» ехала из Пантынга – с базы – в поселок Советский. В аэропорт. Пора было лететь домой – закончилась пятнадцатидневная вахта.

В сознание вплыл образ Валеры – свердловчанина, попавшего тогда в неприятный и достаточно опасный переплет из-за своей предельной глупости, на которую только он, вероятно, и имел все земные права. Дело в том, что любимым словечком Валеры почему-то стало неприглядное по всем статьям слово «пидарюга». И он по своей беспросветной тупости использовал его, и где можно, и где нельзя. Вообще-то понятие «нельзя» к Валере отношения не имело, потому что представить его без матов – вещь невообразимая. Он не матерился, он разговаривал матами. И это у него получалось безобидно – так, что уже никто не обращал внимания на его нецензурный поток сознания. Просто все, кто с ним имел дело, улавливали смысл сказанного больше между строк. Да еще по жестикуляции, на которую Валера Пустовойтов тоже был мастак. Жесты восполняли недостаток слов.